Простые люди

— Присесть негде, не знаем, что делать, пятерых домой отправила. Амбар тесен стал.

— А что такое?

— Идут и идут, — сияя черными глазами, рассказывала Марья. — Еще вчера, как собрание закончилось, подходят ко мне Сима, Глаша, да многие. Помочь, говорят, придем. Мои девчата сначала недовольные были, а потом решили — пусть. Вон смотрите — двадцать семь человек работает. — Марья кивнула головой в полумрак амбара и улыбнулась. — Охота доказать этому долговязому.

Бобров понял, что Решина имела в виду Дубовецкого.

— Пыльно у нас, Гаврила Федорович, — Марья мягко, но настойчиво выпроводила его из амбара. — Вы не сомневайтесь, по зернышку в час будем отбирать, ночей не поспим, а сделаем.

И Гаврила Федорович с особой силой понял смысл собрания. Если до него, несмотря на то, что Марья много и, пожалуй, вдохновенно (Бобров не подыскал иного слова) помогала ему, — в какие-то моменты он все же чувствовал себя одиночкой. Во всяком случае, свою научную работу считал сугубо личным делом, которая никого не интересует. Теперь стала понятна настойчивость Головенко; в его работе заинтересованы все колхозники, все работники МТС. Как прав старик — народ поможет, партия поможет. Партия! Что-то мягко толкнуло в грудь, заставило забиться сердце. Он всю жизнь свою как специалист честно и даже самозабвенно трудился на полях, с большими трудностями преодолевая косность зажиточной части деревни, упорно добивался внедрения агротехники во имя повышения урожайности, во имя изобилия продуктов. Не раз — это было в Амурской области — в дни молодости он слышал угрозы в свой адрес… Иное дело стало с организацией колхозов, появилась возможность широкого применения своих знаний благодаря деятельности партии. Он много времени уделял изучению сои — этому удивительному растению, из которого можно изготовить и ценнейшие продукты питания, и тонкие по вкусу кондитерские изделия, и пластмассу, и многие самые неожиданные вещи. Он понимал, какое может занять место соя в народном хозяйстве страны. И он решил посвятить свои силы изучению сои. Много неудач и горьких разочарований пришлось испытать ему на этом пути. Его работы прервала война. Бобров решил — все кончено. Нечего думать о своей работе до тех пор, пока не кончится война. Вернувшись в Приморье, он однако снова взялся за любимое дело. Он терпеливо сносил насмешки бывшего директора, ожесточенно спорил с Дубовецким.

Бобров ощутимо и реально чувствовал теперь огромную поддержку, твердую под ногами почву и, вместе с тем, большую ответственность за исход своей научной работы.

Проработав до вечера, Бобров вышел подышать свежим воздухом.

Он медленно шел по пустынной улице. Года три тому назад Засядько, будучи парторгом, говорил с ним о вступлении в партию. Тогда Бобров ответил: «Куда мне в партию». Вспомнив это, он поежился. Как мог сказать такое?

У дома Засядько Бобров задержался. Окна, затянутые легкими узорами мороза и освещенные изнутри, весело искрились. Бобров постоял в раздумье — зайти или нет? Потом решительно шагнул на крыльцо.

…Засядько пил чай, расстегнув ворот вышитой рубахи. На столе, тоненько посвистывая, исходил паром самовар, у которого сидела худощавая и чернявая, похожая на цыганку, жена Засядько. Хозяин повел на гостя взглядом, со стуком поставил стакан на блюдце, обтер длинные свои седые усы и повернулся к Боброву.

— Садись, агроном, подмогни нам со старухой самовар опростать — весь вечер тужимся, а он все бушует, окаянный.

Засядько сам засмеялся своей шутке. Вытерев взмокшее лицо и шею полотенцем, он продолжал:

— Самоварчик — батьки покойника. У нас семья-то четырнадцать душ была. Усядемся за стол, как на свадьбе все равно. Когда уезжал я на Дальний Восток, отец мне этот самоварчик приказал. Вот я и поминаю родителя каждый день по два раза. Подожди, мать, дай охолонуть трохи, — остановил он жену, начавшую наливать стаканы, и обратился к Боброву:

— Ты что же смурной ходишь?

Вопрос застал Боброва врасплох. Он молчал.

— Может не понравилось собрание вчерашнее. Переживаешь? Коли так — зря. Не годится.

Жена Засядько подложила в притихший самовар горячих углей из печки, и он снова весело зашумел.

Иван Христинович залпом выпил стакан и обтер усы.

— Как там с лабораторией, не был я сегодня. Нажимать надо теперь. — Засядько сделал ударение на слове теперь. — Придется Степана тряхнуть, медлит.

— С лабораторией, видите ли… Пустынцев обвиняет в незаконном расходовании денег.

— То правда, — Засядько задумался. — Ничего. Теперь партийная организация взялась. Лаборатория будет. Денег найдем. На крайний случай Кузьмича тряхнем, других председателей колхозов. Договоримся. Факт, — Засядько шумно потянул из стакана крепкий, как деготь, чай.

— У меня дело к вам есть, — сказал Бобров, когда жена Засядько, убрав со стола, ушла за перегородку и занялась мытьем посуды.

— Товарищ Засядько, дадите мне рекомендацию в партию?

Засядько повернулся к нему всем своим грузным корпусом.

— Рекомендацию? Тебе? А як ты думаешь?.. Могу я тебе дать рекомендацию или не могу?

Бобров побледнел и беспомощно развел руками.