Простые люди

«…ни одно явление в природе не может быть понято, если взять его в изолированном виде, вне связи с окружающими явлениями, ибо любое явление в любой области природы может быть превращено в бессмыслицу, если его рассматривать вне связи с окружающими условиями, в отрыве от них, и, наоборот, любое явление может быть понято и обосновано, если оно рассматривается в его неразрывной связи с окружающими явлениями, в его обусловленности от окружающих его явлений» и внизу справа дописал: «Вопросы ленинизма», Сталин».

Тщательно сверив цитату, он улыбнулся и вслух сказал:

— Как раз то, что нужно. Дубовецкий рассматривает явления изолированно от окружающей среды, значит не научно. Бобров все-таки прав.

И странное дело: если часа два тому назад, несмотря на то, что Головенко чувствовал свою правоту, предстоящее объяснение на бюро райкома все же смущало его, то сейчас, наоборот, он хотел объяснения и жалел только, что раньше не знал этой мысли Сталина.

Незаметно пролетел вечер, и когда погас свет, он, недовольный вынужденным перерывом, ощупью выбрался из конторы.

На улице он встретил Клаву. Она порывисто обхватила его шею и прижалась к нему.

— Здравствуй, родной мой! Как я соскучилась по тебе.

Головенко, несказанно обрадованный, обнял жену:

— Когда ты приехала? Почему не позвонила? Как добралась?

— Только что. Доехала на попутной подводе… Все хорошо, Степа, милый. Ну, пошли домой…

Она вдруг рассмеялась:

— Чем вы тут обидели Юрия Михайловича?

— Юрия Михайловича? Ах, Дубовецкого! Ты познакомилась с ним?

— Еще бы. Он даже ухаживал за мной. Это до отъезда сюда. А как приехал — ни разу в лабораторию не заглянул. Ходит и губами жует — сердится. Но это не важно. Когда Дубовецкий приехал отсюда, был ученый совет. Он отчитывался. И очень обижался на тебя. А потом что было! Я ведь тоже была на заседании ученого совета. Очень спорили. Дубовецкий доказывал, что невозможно такими методами, какие применяет Гаврила Федорович, добиться изменения растений. Большинство сотрудников базы его опровергало, но он же безнадежный генетик! — Клава засмеялась и прижалась к Степану. — Странный человек, не признает ни Мичурина, ни Лысенко. Словом, на ученом совете его не смогли убедить. Так и ушел с совета злой, как тигр. Знаешь, что он мне сказал: обижен, говорит, на вашего супруга, он вызвал меня для того, чтобы посмешищем сделать.

Головенко нахмурился.

— Я не виноват, что он тут такого наговорил, что все возмутились. Ну, дали ему отповедь, — сказал Головенко.

— А в базе меня встретили хорошо. Помогли крепко. Все анализы для Гаврилы Федоровича сделала сама, весь цикл.

Клава говорила безумолку. Видно было, что поездкой она была довольна. Еще никогда Степан не видел жену такой оживленной и веселой. Невольно настроение жены передалось и ему. Дома она похвалилась Степану:

— Ты видел, какой ящик всякой посуды я привезла для лаборатории? А как лаборатория?

— Под крышу уже подвели. Там теперь дед Шамаев командует, я уж отступился. Старик боевой, кричит на всех. Видела бы ты, как он отделал Дубовецкого!

— А ты знаешь, — перебила его Клава. — Директор базы очень заинтересовался работой Гаврилы Федоровича.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Супутинская МТС стояла километрах в двух от большого села, в которое Федор приехал на попутной военной машине. Он расспросил дорогу и пошел пешком. Белые домики МТС с красными крышами Федор увидел сразу же, как только вышел за село. Широкие поля, ослепительно сверкавшие снегом в сиянии яркого солнца, расстилались перед ним. Место было голое, безлесное. Только около самой МТС росла небольшая роща. Далеко на горизонте виднелись сопки. Одна из них ближе всех подходила к поселку и была похожа на растянувшегося кабана со вздыбленной щетиной кустарника на хребте.

Погода была ясная. Теплые лучи солнца ласкали лицо. Федор, прихрамывая, не спеша шел по гладко укатанной, потемневшей дороге. На душе у него было легко. Перед отъездом из Красного Кута он прослушал сводку Информбюро, в которой сообщалось, что наши войска вышли на границу Германии со стороны Польши. Полку, в котором служил Федор, было присвоено гвардейское звание. Он вспомнил своих фронтовых товарищей — все ли живы?

Сейчас, идя по гладкой дороге, залитой солнцем, он все еще чувствовал крепкие объятия Головенко. И потому, что у него есть хорошие друзья, что кругом ярко сияет солнце, что он идет выполнять заказ фронта, как назвал это задание Усачев, провожая его, и что фронтовые товарищи его перешли границу проклятого фашистского логова, — на душе у Федора было светло и радостно.