Простые люди

Я по свету не мало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге…

затянул он и опасливо оглянулся. Но в поле он был один. Только около деревни, из которой от только что вышел, маячила подвода. Федор подбросил на плече вещевой мешок с продуктами и запел свободней и громче:

Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Голос у него был высокий и чистый. Ему хотелось спеть так, как пел артист, приезжавший на фронт. Это удавалось ему плохо, и он несколько раз повторял один и тот же куплет.

Но всегда я привык гордиться,
И везде повторял я слова:

удачно пропел Федор и улыбнулся.

Дорогая моя столица —
Золотая моя Москва!

Сзади послышался звонкий девичий голос. Федор оглянулся. Его нагоняла подвода. На облучке розвальней сидела девушка в широком цветастом платке, повязанном в полголовы. Федор остановился. Подвода поровнялась с ним, и он, не спрашивая разрешения, повалился в розвальни на мягкое сено. Девушка вскрикнула и остановила лошадь.

— Это как понять прикажете? Видели какой — без всякого спросу завалился!

Федор смотрел снизу вверх на ее задорное лицо, обрамленное темными кудряшками, выбившимися из-под платка. Девушка пыталась хмуриться, но в озорных глазах ее прыгали смешливые искорки, она только прикидывалась строгой.

— Прогоните, что ли?

Девушка отвернулась и вожжой подхлестнула лошадь.

— Чего мне вас гнать, если я за вами и выезжала, вы ведь механик краснокутский?

— За мно-ой? Вот тебе раз! Откуда же вы узнали, что я к вам еду?

— А ваш директор позвонил… Вот меня и послали за вами.

— Плохо.

— Что плохо?

— Во-первых, вы меня проглядели — это раз, а, во-вторых, плохо то, что выехали встретить на лошади. Что же, у вас машины нет?

— Понятно. «Во-первых» не подходит потому, что я вас вовсе не проглядела. Я видела, как вы слезли с машины и расспрашивали дорогу, я в это время в сельпо, в магазине была. Во-вторых, за одним человеком машину посылать — жирно будет. Мы машину только за грузом посылаем — нечего зря бензин жечь. А вы — невелик груз.

Девушка засмеялась, обнажив ровную подковку ослепительно белых зубов. Федор, не спуская глаз, рассматривал ее.

— Чего бы я так разглядывала? Сглазите еще! — проговорила она, смутившись от пристального взгляда парня.

— Попробую сглазить, может что и выйдет, — улыбаясь, объявил Федор.

— Не пробуйте, не выйдет.

— Так ли?

— Да, уж верно говорю: так, — ответила девушка и на несколько мгновений задержала свой взгляд на его лице. От этого девичьего взгляда, что-то мягко и ласково толкнуло в сердце Федора.

— Вы хоть скажите, как вас зовут?

— Марина, — ответила девушка, как бы обидевшись, что он не знает, как ее зовут.

— Марина, Марина, — повторил несколько раз Федор. — А ведь мне, пожалуй, нравится это имя, Марина…

— А еще вам больше ничего не нравится? — задорно спросила девушка.

— И еще нравится… Вы сами мне нравитесь.

Марина отвернулась и ничего не ответила. Федор сбоку видел, как над переносицей у нее легла легкая морщинка досады.

— Не самостоятельный вы, видать, парень, — грустно проговорила она.

— С чего это вы взяли? — удивился Федор.

— С того. Глупости говорите.

— Извините, — с досадой проговорил Федор. — Я не хотел вас обидеть.

— Ну, обидеть-то меня мудрено, — усмехнулась Марина. — Пожалуй, как бы я кого не обидела…

Федор откинулся на спину в сено и так громко захохотал, что лошадь наддала ходу.

— Ай да молодец, Марина!

Девушка, отвернувшись, легко и свободно запела:

Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков…

Она пела просто, без рисовки, и голос ее широко и свободно лился над полями.

Федор задумчиво смотрел вперед. Он видел, как лошадь, сбавив шаг, тихонько плелась по дороге, повертывая лодочкой то одно, то другое ухо назад, как бы прислушиваясь к пению. И он думал, что вот у такой хорошей девушки должен быть обязательно жених, и, возможно, он на фронте, и поэтому она так грустно поет ему песню.

— Что не подпеваете? — спросила девушка.

— Слушаю, как вы поете.

— Нравится?

Она блестящими серо-зеленоватыми глазами смотрела на Федора, и было видно, что она и сама знает, что поет хорошо.

— Очень, Марина! — с жаром подтвердил Федор и покраснел.

Поздно вечером, когда директор Селезнев ушел от него из комнаты для приезжающих, наговорившись досыта, и Федор остался один в теплой и чистенькой комнатке, он вспомнил Марину, ее песню.

— Интересно, где она работает, буду ли я ее видеть? — укладываясь спать, думал он.

Утром, когда Федор вошел в мастерскую, Селезнев представил Марину, как исполняющую обязанности механика.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ