Простые люди

— Что? — переспросил Станишин. — Возможно, вызовут в крайком. А могут и не вызвать, сумеют и без нас разобраться.

— А как твое мнение, Сергей Владимирович? — спросил Головенко.

Станишин потер ладонью свою бритую голову. Он был в зеленом френче — Головенко таким видел его впервые, — подтянутый, с заметной военной выправкой. Головенко вспомнил, что Станишин долгое время был политработником в армии.

— В принципе ты, конечно, прав, — постукивая донышком карандаша по синему сукну стола, сказал Станишин. — Но детали… В деталях я не берусь судить, еще разобраться не успел.

— Не успел? А разбираешься?

Станишин усмехнулся, встал из-за стола, вытащил толстую книжку из шкафа, положил ее перед Головенко.

— И. В. Мичурин, — прочел Головенко и не без гордости прибавил: — Читывал.

— Это я чувствую… Что же, надо. Сама жизнь доставляет.

— Ты, наверно, не думал, что тебе, как директору МТС, придется заниматься специальными вопросами, в частности, агробиологией. А пришлось ведь? У нас нет беспартийных дел в Советском Союзе, значит, коммунист должен с принципиальной, партийной позиции разбираться во всем. Ты, как я теперь разобрался, конечно, поступил правильно, выступив с отповедью Дубовецкому. Здесь не может быть двух мнений.

Помолчали. Станишин встал и протянул через стол Головенко руку.

— До свидания… Да, а как дела с лабораторией? Строишь?

— Конечно, Сергей Владимирович, начали внутреннюю штукатурку.

Станишин вышел из-за стола и, засунув руки в карманы брюк, прошелся вдоль длинного стола, стоявшего в притык к письменному. Потом он круто повернулся к Головенко.

— Деньги-то незаконно тратишь, а?

— Выходит, незаконно, — подтвердил Головенко.

— Как же так? — Станишин прищурился.

Головенко глянул секретарю в глаза.

— Я считаю, что лаборатория нам необходима, как воздух. И она, конечно, оправдает эти так называемые незаконные затраты.

— Пожалуй, ты прав, Головенко, — сказал после небольшого раздумья Станишин.

А в это время Федор вместе с Мариной шел по дороге, по которой три недели тому назад его привезла «чужая» девушка в «чужую» МТС. С вещевым мешком за плечами он шел медленно, полной грудью глубоко вдыхая весенний воздух. Марина, так же как и Федор, задумчиво смотрела вперед. В глазах ее потух озорной огонек; они светились грустью.

Прошло всего три недели, а сколько изменилось. По шестнадцать часов в сутки работали они в эти дни. У них как-то не нашлось времени поговорить друг с другом о чем-нибудь другом, кроме работы. Но и нужны ли были эти слова. Они оба чувствовали, что нравятся друг другу. Федор знал, что Марина понимает его. Он был сдержан с нею. Только один раз, доказывая Марине, как нужно пришабривать клапаны, он положил руку на ее руку и почувствовал, как она дрогнула. Он понял, что любит эту девушку…

Федор остановился:

— Не ходи дальше, Марина, устанешь…

Марина остановилась, заправляя под платок выбившуюся прядь волос.

Федор держал ее теплую руку и не представлял себе, как он выпустит ее, повернется к Марине спиной и будет все дальше и дальше удаляться от любимой. Он потянулся к девушке. Марина отступила от него.

— До свиданья, Федя.

Федор горестно вздохнул.

Марина сказала просто:

— Не сердись, пиши, я буду ждать… — и, вздохнув, нехотя пошла назад.

Федор долго стоял и смотрел ей вслед. Она тоже часто оглядывалась и махала ему рукой.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

К первомайскому празднику колхозницы побелили дома. Общими силами они побелили и хату Насти Скрипки, чтобы та не портила общего впечатления: сама Настя была на лесозаготовках.

Вернувшись с лесозаготовок, Скрипка не узнала деревни — чистенькие беленькие дома, подметенные улицы. Она сделала вид, что не замечает перемен. Но, увидев и свою хату побеленной, а двор выметенным, она ахнула и побагровела от злости. Не обращая внимания на вертевшуюся под ногами собаку, она взбежала на крыльцо, вошла в хату. Через промытые снаружи стекла окон буйно рвались ослепительные лучи солнца. Настя запихнула чемодан под кровать. Не переодеваясь с дороги, она пошла в сельсовет.

— Кто издевается надо мной? — выкрикнула она. — Кому помешала моя хата?

Засядько равнодушно набивал трубку и спокойно поглядывал на Настю из-под густых, как усы, бровей.

— В чем дело, гражданка? — осведомился он, когда Настя исчерпала запас ругательств. — На что обижаетесь? — Засядько говорил серьезно, без малейшей тени насмешки. — Ежели ты имеешь в виду факт побелки твоей хаты, то здесь я не вижу ничего плохого. То — раз. Второе — колхозницы решили не портить твоей хатой лица деревни. И третье — ты благодарить за это должна, а не ругаться.

— Я? Благодарить?! Что, я не могла сама побелить? Сама не могла справиться?

— Сама, сама! — пыхнул трубкой, окутавшись дымом, Засядько. — Кто же знает думки твои? Ты же живешь особо, может быть, ты бы и не захотела. Так бы и торчала твоя хата насмех добрым людям.

— Кто посмел без меня к моей хате подступиться? Не имеют права! — не унималась Настя.

Засядько положил трубку в пепельницу.