Простые люди

— Пробирайся к райкому… сейчас там митинг будет, — сказал Скворцов и зашагал по деревянным мосткам. Сняв шапку, Бобров долго смотрел ему вслед, пока тот не скрылся в людском потоке.

Позади остались дни мучительных тревог, суровые дни нечеловеческого напряжения сил, тяжелого труда во имя Победы. Она досталась дорого, но она пришла. Поколения новых советских людей будут помнить о тяжелых боях с фашистами, будут помнить о братьях и сестрах, отцах и детях, друзьях и товарищах, отдавших свою жизнь во имя победы страны социализма.

— Победа! Вот оно, свершилось! — повторял Бобров.

Просторная площадь перед зданием райкома была заполнена людьми. На трибуне, возвышавшейся над морем людских голов, стоял человек в светлом костюме. Бобров не сразу понял, что человек дирижирует огромным хором. Пела вся площадь. Но вот рядом с ним появился еще человек, за ним еще — в военной форме. Человек в светлом костюме взмахнул рукой, и мгновенно воцарилась тишина. Кто-то подошел к краю трибуны, и неожиданно громко в мощных репродукторах прокатился по площади знакомый голос Станишина:

— Товарищи! Дорогие товарищи! Поздравляю вас с великим днем…

Над площадью взмыло ликующее, как единый выдох тысячей грудей «ура».

— Ура-а-а! Великому Сталину ур-р-ра! Слава дорогому Сталину! — слышалось в разных концах площади.

Бобров вместе со всеми закричал ура, не слыша своего голоса.

Потом говорил военный. Он энергично повертывался, и грудь его, украшенная орденами, вспыхивала в ярких лучах солнца.

Сколько времени прошло, Бобров не мог бы сказать. Наконец, толпа зашевелилась, мимо трибуны поплыли портреты Сталина, красные полотнища знамен и плакатов.

Когда постепенно опустела площадь, Бобров подъехал к райкому. Здесь уже стояло несколько привязанных лошадей. Бобров не знал, что делать. Было очевидно, что сегодня кандидатской карточки он не получит: праздник, Станишина, конечно, в райкоме нет. Так он простоял некоторое время. Из райкома вышло несколько человек; среди них знакомый, из соседнего колхоза.

— Агроном, — окликнул он. — Ты, что же? Тебя Сергей Владимирович спрашивал.

— Спрашивал? — Бобров спрыгнул с двуколки и, не чувствуя ног, бросился в райком. Перед дверью кабинета Станишина он заробел и неуверенно шагнул за порог.

— Заходи, заходи, Гаврила Федорович, — услышал он голос Станишина, прежде чем увидел его за столом. За другим длинным столом, покрытым красным, сидело еще несколько человек. И вдруг у Боброва пропала робость. Он шагнул к Станишину.

— С победой, Сергей Владимирович! С праздником вас! — громко сказал он.

Станишин вышел из-за стола и крепко пожал руку Боброву.

— Садись, Гаврила Федорович. Это, товарищи, Бобров, — обратился он к членам бюро, — агроном Краснокутской МТС.

Бобров думал, что Станишин будет расспрашивать о делах МТС, может быть, задаст вопрос «о текущем моменте». Но Станишин, не садясь, вынул из сейфа маленькую книжечку, прочел в ней имя, отчество, фамилию, год рождения, взглянул на Боброва и затем поднял книжечку на уровень глаз.

— Товарищ Бобров, партия приняла тебя в свои ряды… Это большой для тебя день. Ты принял на себя партийную ответственность перед страной, перед народом. Поздравляю тебя и желаю новых успехов! — Он протянул Боброву книжечку и потом крепко пожал руку. Боброву хотелось что-то сказать, сказать многое, сказать о том, как у него радостно и тепло на душе, но он лишь беззвучно шевелил губами.

Станишин понял Боброва.

— Не надо, Гаврила Федорович, нам все понятно… Поезжай к себе. Засядько уже справлялся по телефону, здесь ли ты? Передай поздравление с победой колхозникам и работникам МТС от райкома партии.

Домой Бобров приехал еще засветло. Красный Кут праздновал День Победы. Арка при въезде в село, была украшена флажками, огненными языками трепетавшими на ветру. Улица была полна празднично одетых людей.

Бобров поравнялся с хатой Засядько. Хозяин выбежал на крыльцо и, переваливаясь, заспешил к нему. Бобров остановил лошадь.

— Ну, Федорыч, поздравляю! — сказал, обнимая его, Засядько.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Когда сев сои на участке Решиной был закончен, Бобров с чувством пожал Марье руку. Он хотел было что-то сказать, но, махнув рукой, отвернулся. Многое было в этом молчаливом пожатии, — и признательность за все, что сделала Марья, и надежды на будущее, и неясная тревога за то, что предстоит еще сделать. Затем агроном попрощался и медленно пошел по засеянному полю, изредка наклоняясь и пристально рассматривая что-то в земле.

Марья проводила его сочувственным взглядом.

— Пошли, девчата, до хат, — сказала она, отряхнув платье и быстро зашагав к деревне.

— Переживает… — как бы про себя проговорила она.

— Как же не переживать! У меня у самой сердце ёкнуло. Раньше, бывало, как отсеешься, легко на душе, а сейчас оно вроде и радостно, а покою нет, — отозвалась Шура Матюшина.

Вдруг лицо у Марьи оживилось; она, откинув голову, мягким грудным голосом запела:

Копав, копав крыныченьку
У зеленом у саду…

Шура стрельнула в бригадира глазами, засмеялась и подхватила: