Простые радости

– Ты совершенно права, – ответил он, ошарашенный этой вспышкой. – Прости меня, Джин. Я не хотел тебя расстроить.

Он притянул ее к себе и поцеловал в горячие щеки, а потом в губы.

Если бы я за него сражалась, я могла бы победить, подумала Джин. Я точно знаю. Но своим сапогом я наступила бы на Маргарет.

– Мне пора возвращаться на работу, – сказала она, высвобождаясь из его хватки. – Может, и к лучшему, что мы не увидимся в выходные.

– Не увидимся? – Говард был поражен.

– Ты едешь к тете Эди. А я не могу оставить мать на ночь.

– Точно. Черт…

– Мы вернемся к этому разговору, когда у тебя будет время подумать и когда ты поговоришь с Гретхен. Тогда дашь мне знать, что ты решил. Не волнуйся, я не устрою сцену.

Сейчас она на время вновь вернула себе самообладание, и слова ее звучали так, как, ей казалось, должны звучать слова разумной, рациональной женщины. Она рухнет, пообещала она себе, между семью и семью тридцатью, когда вернется с работы и сделает домашние дела.

36

В прошлый раз Джин приезжала в Бродстерс в разгар лета. Сегодня, мокрым ноябрьским днем, там царила атмосфера меланхолии и запустения, свойственная приморским курортам не в сезон. Мостовые были пустынны; киоски с мороженым заколочены; витрины магазинов во влажной дымке; море шиферно-серое.

Она не любила ездить на велосипеде под дождем, поэтому на этот раз оставила его дома и взяла на вокзале такси до Ансельм-Хаус, бывшей клиники Святой Цецилии. Был день основания школы, мальчиков уже отпустили, и в здании стояла тишина.

– В этот раз сможете побродить спокойно, – сказала Сьюзен Тревор, которая назначила дату встречи, рассчитывая именно на это. Директор был на панихиде по бывшему коллеге; несколько учителей играли в учительской в бридж; большинство ушло домой пораньше.

– Заходите, как закончите, и мы все выпьем по чашечке чаю.

Джин было ясно, что миссис Тревор из тех, кому есть что порассказать и кто наслаждается свежей аудиторией. Джин поблагодарила ее и пошла по небольшому холлу, мимо шкафов с наградами и деревянных досок, на которых золотом были выбиты имена бывших директоров школы, старост и капитанов крикетных команд.

Согласно начерченному Мартой плану, палата Гретхен и других девочек находилась на первом этаже, где сейчас раздевалка. Там по стенам стояли проволочные шкафчики, хранившие скомканную спортивную форму, одинокие бутсы для регби и испачканные травой щитки для крикета, и царил какой-то звериный дух нестираной одежды и немытых мальчиков.

Посередине комнаты были скамейки и крюки для одежды. Окна высокие, зарешеченные. Комната длинная и узкая, весьма щедрое пространство для четырех больничных коек, подумала Джин; в одном конце, ближе всего к двери, Китти; потом Бренда. Гретхен на противоположном конце, от нее на ширину полотенца – кровать Марты. Она закрыла глаза, и в тишине без напряжения представила себе тайное поедание мандаринов; перешептывание после отбоя; свистящее дыхание “железного легкого” и мягкую поступь монахинь и, возможно, еще какого-то тайного посетителя.

Дверной проем в дальнем конце комнаты у окна вел в душевую мальчиков. Там раньше находился туалет, которым прикованные к постели девочки никогда не пользовались. Высокие окна были и тут, закрытые изнутри, но без решеток. Не очень просто проникнуть внутрь, подумала Джин, но если окно беспечно оставили открытым, то кто-то ловкий вполне мог бы в него влезть.

Она почувствовала, как по телу пробежала дрожь, как будто ее окружали привидения, и, досадуя на себя, стряхнула ее. Она не верила в сверхъестественное, и к тому же девочки, чье присутствие она воображала, были определенно живые и теплые.

В кабинете Сьюзен Тревор разливала чай из коричневого фарфорового чайника в стеганом чехле. Его, видимо, заварили уже давно – он оказался цвета ирисок и не особенно горячий. Джин быстро его выпила, чувствуя, как танин обволакивает зубы, а Сьюзен изливала потоки нескромной болтовни об эксцентричности учителей, стесненных финансовых обстоятельствах школы, упадке стандартов дисциплины – непочтительны к старшим, огрызаются, ведут себя вызывающе, – перечисляя все те преступления, в которых зрелость обвиняет молодежь.

Жалко, что она не работала санитаркой в лечебнице Святой Цецилии, подумала Джин. Ничто не ускользнуло бы от ее жадного любопытства, и тайну раскрыли бы в два счета. Ее мысли все возвращались к этой длинной комнате со спящими девочками, пока она не услышала сказанное шепотом слово “рак”, которое всегда заставляло ее вздрагивать, и поняла, что Сьюзен задала ей вопрос.

– Я интересовалась, поддерживаете ли вы связь с Элис Хафьярд? – повторила та. – Я говорила, что она, по-видимому, очень неважно себя чувствует. Слышала от маминой подруги, у которой с ней общая уборщица.

– Нет, я не знала, – призналась Джин. – Я с ней всего один раз виделась, когда была тут летом. Собиралась сегодня ее снова навестить.

– Надеюсь, ее состояние позволит. Бедняжка Элис; ей и так невесело жилось – а теперь еще и это.