Простые радости

Она отправилась домой, в смятении от разговора с матерью. Пока она готовила себе на ужин тост с сыром, на краю сознания что-то трепыхалось, не желая проявиться. Оно никуда не делось и когда она мыла одинокие тарелку, вилку и нож, и когда уселась за кухонный стол, чтобы вкратце описать происшествие Дорри и сообщить, что повода для тревоги нет, но ей так и не удалось выманить его на свет.

Когда назавтра она пришла в больницу после долгого рабочего дня, оказалось, что матери стало немного хуже. Кто-то убрал ей волосы от лица, уничтожив остатки завивки, и это придало ей суровый и какой-то мужеподобный вид; взгляни она на себя в зеркало, она пришла бы в ужас. Оглядевшись, Джин с огорчением заметила, что остальные пациенты подверглись такой же процедуре и теперь выглядят, как члены какого-то племени андрогинов.

Она была рада, что в пределах досягаемости не было зеркала. Будучи затворницей, мать тем не менее всегда очень внимательно относилась к своей внешности: беспокоилась, что теряет привлекательность, находила величайшее утешение в оставшихся достоинствах – стройных щиколотках, ровных зубах – и часто подкрашивала губы и пудрилась, хотя кроме Джин оценить это было некому.

Сегодня путаница у нее в голове усилилась, лишила ее уверенности и загнала в молчание, изредка прерываемое приступами хихиканья. Попытки выяснить, что ее забавляет, приводили к загадочному ответу в одно слово —“барсуки”. Казалось, что ее совершенно заворожила женщина в кровати напротив – трудно сказать, в чем был источник интереса, поскольку она в основном спала и храпела. Если приближалась медсестра и на секунду загораживала обзор, мать вытягивала шею и повелительным взмахом руки отгоняла ее, чтобы не пропустить что-нибудь важное. Джин, напротив, она едва замечала.

Дежурная медсестра выразила удивление, когда Джин поделилась с ней своими тревогами. Она считала, что миссис Суинни идеальная пациентка – мирная и покладистая, благодарная за любое внимание, не то что остальные, беспокойные и строптивые.

– Но она не в себе, – возразила Джин. – Когда ее привезли, она была в абсолютно здравом уме. А теперь едва понимает, кто я.

Она со стыдом вспомнила, как, бывало, ее раздражали надоедливые привычки и предсказуемые реплики матери. Какими пустячными показались ей эти недовольства теперь.

Медсестру такой ответ явно расстроил. В голосе зазвучал упрек.

– Я передам доктору ваши слова. Но мы все очень довольны тем, как идет процесс выздоровления.

Джин села на велосипед и поехала обратно к пустому дому и тосту с бобами на ужин. Она начинала привыкать к тому, что дом принадлежит только ей, и в ее распорядке появилась некоторая гибкость. Вечерняя трапеза могла состояться когда угодно и состоять из чего угодно – хлеба с вареньем, если захочется, – а принять ванну можно было в любой вечер на выбор. Она могла слушать граммофон или радио или ничего не слушать после девяти вечера безо всяких переговоров. Когда она возвращалась из больницы, разжигать камин смысла уже не было, и вместо этого она брала с собой в кровать грелку, а каминную решетку не чистила. Она совершила невероятно дерзкий поступок и выкинула из гостиной вытертый коричневый коврик, который в числе прочих пожитков прибыл с ними из квартиры в Джипси-Хилле. Джин всегда его ненавидела, потому что он загибался по углам, предательски подставляя подножку, и делал и без того темную комнату еще темнее.

Взамен она купила в “Нэше” в Орпингтоне бледно-голубой ковер, вызывающе непрактичного оттенка, который ни с чем не сочетался. Его новизна была ослепительным укором всему окружающему, которое теперь казалось еще более потрепанным и унылым. Но даже этим крошечным вольностям было трудно радоваться, когда мать была такая потерянная и странная, – мешало чувство вины и раскаяния.

В эти освободившиеся вечера она опять вернулась к дневнику Элис Хафьярд и перечитала записи за тот период, когда Гретхен была пациенткой, а потом просто из любопытства – и потому что ей нравился живой слог Элис – стала читать о том, что там происходило дальше, дни, недели спустя. Место Гретхен в палате заняла девочка по имени Рут, которую лечили от псориаза (безуспешно) ультрафиолетовым светом. Время от времени упоминалась некая В., которую Джин не смогла вычислить ни среди других больных, ни среди сотрудников и чьи симптомы описывались только в самых туманных выражениях.

* * *

19 сентября

В не переносит новые лекарства. Повыш. возбуждение.

6 октября

В. сегодня хуже, чем когда-либо.

На этом месте в Джин проснулось любопытство, и она перечитала весь дневник в поисках еще каких-нибудь упоминаний. Была только одна запись, майская – перед появлением Гретхен:

24 мая

Была ошарашена тем, что В. ждет меня сегодня под дождем. Как верная собака, промокшая насквозь. Мне удалось скрыть испуг.