Простые радости

Мать несколько дней находилась в состоянии, которое казалось Джин полным и необратимым умопомешательством: она совершенно не узнавала дочь, принимая ее то за палатную сестру, то за королеву Марию, то за карманника, пытающегося украсть у нее обручальное кольцо. Она потеряла всякое представление о времени и месте и не имела ни малейшего понятия, где она и как давно. Но загадочные обстоятельства нисколько ее не беспокоили, а галлюцинации – резвящиеся по всей палате барсуки – скорее забавляли, чем тревожили.

Джин такое развитие событий смущало, но она не могла не заметить, что потеря рассудка чрезвычайно улучшила как настроение, так и мироощущение матери. Сейчас она была неизмеримо жизнерадостней, чем в последнее время. В молитвах Джин о ее выздоровлении было что-то от мольбы святого Августина о целомудрии. Прошу тебя, Господи, пусть ей станет лучше, но не сразу.

Джин отнесла последний бак листьев на компост, подмела дорожку, убрала грабли с метлой в сарай – и как раз вовремя. Когда она шла через лужайку, вдалеке раздались раскаты грома и упали первые увесистые капли. Говард вернется с работы в полседьмого, к ужину есть печенка и бекон, а на потом – вишневый пирог. Они будут сидеть рядышком на кушетке, взявшись за руки, и слушать на граммофоне пластинки с джазом. А потом пойдут наверх, вдвоем заберутся в узкую кровать Говарда, не обращая внимания на вторую покинутую, и будут заниматься любовью, потому что никогда не знаешь, что поджидает тебя за поворотом и в какой момент все будет отнято раз и навсегда.

А сейчас у нее есть еще пара часов до того, как будет пора сесть на велосипед и ехать в больницу, она как раз успеет покрыть пирог глазурью и принять горячую ванну – среди дня в субботу! Она отмерила сахар, и тут в дверь позвонили. Опять миссис Боуленд, подумала она, и у нее упало сердце. Она покорно растянула рот в улыбке и открыла дверь.

На пороге стояла Маргарет, глаза красные, пальто странно вздулось, руки вцепились в воротник. В кудрях, как роса в паутине, запуталась тонкая пелена дождевых капель.

– Маргарет! Что ты тут делаешь? – воскликнула Джин, пытаясь разглядеть, где же Гретхен или какой-нибудь еще сопровождающий.

Она наконец заметила, что девочка вся вымокла и испачкалась, а бугор оказался пытающейся вырваться Джемаймой.

– Я сбежала, – объяснила Маргарет, громко шмыгая носом, и подняла крольчиху повыше, чтобы было удобнее держать. – Я не знала, куда еще пойти. Папа на работе.

Джин не видела Маргарет несколько недель и вновь поразилась ее сходству с Гретхен и кукольной красоте ее лица.

– Заходи скорее, – ответила она, лихорадочно пытаясь осмыслить новый поворот событий. – Ты сама добиралась?

– Да. С Джемаймой. Она сначала тихо сидела, но потом начала немножко вырываться. А потом пошел дождь.

– Как же ты умудрилась найти дорогу?

– Мама каждый день возит меня в школу, поэтому я умею ездить на поезде, и я помнила, что ты живешь недалеко от станции, с того раза, как я приходила делать вулканическую карамель. Адрес я знаю, я же посылала тебе открытку. И я спросила даму в газетном киоске на станции. Тебя она не знает, но знает Нолл.

За время разговора они не продвинулись дальше прихожей.

– Давай куда-нибудь посадим Джемайму, и ты расскажешь мне, почему убежала, – предложила Джин, гадая, что бы стала делать Маргарет, не окажись ее дома – а ведь так чуть было не случилось. От этой мысли ей стало дурно.

Они пошли на кухню, и пока Джемайма скакала по линолеуму, исследуя новые владения и гнушаясь сморщенной морковкой, которую Джин выдала ей из оскудевшей кладовки, Маргарет сняла мокрый плащ и с облегчением покрутила усталыми руками. Еще у нее была с собой сумка через плечо, и она стала выкладывать на стол ее содержимое, а именно бисерный кошелек, зубную щетку, блокнот и мешочек сухого кроличьего корма. Этот набор для побега растрогал Джин своей нелепостью.

Она налила стакан горячего молока, отрезала кусок пирога, а потом принесла самое целое кухонное полотенце и набросила ей на плечи.

– Так что у тебя стряслось? – в конце концов спросила она, пытаясь высушить полотенцем волосы девочки.

– Ненавижу Марту, – сказала Маргарет, и ее хорошенькое личико скривилось в хмурой гримасе.

– Ненависть – очень сильное слово, – сказала Джин, внутренне ликуя.

– Ну, она меня тоже ненавидит.

– Это вряд ли. Разве можно тебя ненавидеть?

– Она говорит, что у нее аллергия на мех, и даже на минуточку не разрешает приносить Джемайму в дом. И мне приходится с ней играть на заднем дворе. А там даже нет травы и холодно. Просто ужас.

– О боже…

– И я сплю на раскладной кровати в той комнате, где Марта рисует, а там ужасный беспорядок и пахнет краской. А если я за собой не уберу, она меня ругает.

– А ты сказала об этом маме?

– Она не понимает. Когда она дома, Марта вся такая миленькая. А как только мама уходит, она совсем не обращает на меня внимания.

Маргарет отхлебнула молока и утерла верхнюю губу рукавом.

– Один раз, когда мы были вдвоем, я ей сказала: “Ты меня не любишь, да?” И она сказала: “Я еще пока не решила. Я тебя не не люблю”.