Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Современный исследователь, пользуясь категориями Ханны Арендт, формулирует теорию, согласно которой в театре действует особая, агональная публичная сфера. Она основана не на рациональном консенсусе немногочисленных представителей образованной и состоятельной публики, а на широком, свободном и слабо поддающемся контролю состязании множества совершенно разных людей, привносящих в публику свой жизненный опыт, ценности и манеру поведения[369]. В этом смысле исследование драматической цензуры вписывается в линию исследований, чьи авторы критикуют преувеличенное внимание, которое уделяется привилегированным представителям «буржуазной публичной сферы»[370]. Можно сказать, что историю «нравственных» и «общественных» оценок драматической цензуры в Российской империи можно построить, отталкиваясь от отношения к этой агональной публичной сфере, складывающейся в театре.

Александр Островский (1823–1886) сталкивался с цензурой намного чаще, чем подавляющее большинство его знаменитых современников. В отличие от писателей, публиковавших свои произведения в толстых литературных журналах, он вынужден был иметь дело по меньшей мере с двумя ведомствами: общей цензурой, регулировавшей публикацию произведений, и драматической, которая занималась текстами спектаклей, ставившихся на общедоступной сцене. Первые публикации Островского к тому же пришлись на период действия Комитета 2 апреля 1848 года (так называемого Бутурлинского комитета) — секретной организации, контролировавшей цензуру во всей Российской империи и отвечавшей лично перед императором (см. Введение). Все эти инстанции стремились контролировать деятельность драматурга. Истории взаимоотношений Островского с цензорами посвящено немало публикаций, впрочем, восходящих по преимуществу к немногочисленным документам из архивов цензуры и свидетельствам современников[371]. С фактологической стороны наиболее ценны работы А. И. Ревякина, собравшего впечатляющее количество этих документов и свидетельств[372]. Большинство из них, однако, рассматривает деятельность цензуры как давление со стороны государственного аппарата, подавляющего свободу творчества писателя, искажающего его произведения и не дающего ему выразить свои мысли. Разумеется, подавление действительно было важной частью цензурной деятельности, однако эту деятельность нельзя свести исключительно к запретам и ограничениям.

В методологическом отношении мы будем исходить из современных представлений о множестве функций цензуры, согласно которым представитель этого ведомства становится значимым актором литературного процесса[373]. Во-первых, цензоры стремились не только запрещать, но и поощрять определенные типы письма — причем далеко не только ура-патриотические. Во-вторых, при всем обилии цензурных учреждений в Российской империи XIX века их деятельность не была тотальной — противоречия между разными видами цензуры, в случае Островского, могли сделать запрещенное к постановке произведение исключительно популярным в печати. Этим обусловлено наше внимание к политическим и эстетическим взглядам цензоров — эти люди не только запрещали неугодные выражения, эпизоды или целые произведения, но и стремились разрешать то, что им казалось подходящим для русской печати и сцены, и руководствовались собственными вкусами и убеждениями. Мы будем исходить из того, что цензура и литература в России XIX века сформировали своеобразный симбиоз, и очень часто разделить «творческую» деятельность писателя и результат вмешательства цензуры в его творчество не представляется возможным.

Глава 1 КАК ЦЕНЗОРЫ ПОМОГЛИ ОСТРОВСКОМУ СТАТЬ ВЕЛИКИМ ПИСАТЕЛЕМ ЛИТЕРАТУРНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ И ДРАМАТИЧЕСКАЯ ЦЕНЗУРА

В конце жизни в «Записке по поводу проекта „Правил о премиях императорских театров за драматические произведения“» Островский писал:

Если императорский театр желает быть русским, — сцена его должна принадлежать мне <…> Не признаёт императорский театр меня серьезным деятелем, так должен обратиться назад, к Полевому, Кукольнику, Загоскину или еще дальше — к Озерову, Сумарокову, потому что во всяком случае во главе театра и репертуара должен стоять кто-нибудь из творцов народной сцены… (Островский, т. 10, с. 240)