Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Виноваты много бояре. Много возгордились они. На черных людей свысока смотрят; их только хрестьянами называют; видимое дело, что сами уж стали не хрестьяне. — Горько это; забыли стало, что все мы братья и все христиане; все мы одной матери дети; все мы братья и сродники по Христовой Вере и по Русской земле <…> а непеременное и вечное то, что все мы, сколько нас ни есть, все братья, православные христиане и Русские люди (Аксаков, с. 70).

В конечном счете русская национальность (а не «народность») и православная вера у Аксакова становятся первичны по отношению к централизованному государству, что прямо противоположно подходу Кукольника. Об этом у Аксакова говорит Минин: «Так похотим, братья, стать за Московское государство и за нашу Веру православную» (Аксаков, с. 108). Под «московским государством» здесь имеется в виду именно соединение самых разных земель. Это заявлено в финале пьесы, где занавес опускается под перекличку стрельцов. Здесь же в полной мере реализуется и принцип «хора», о котором речь шла выше:

Первый. Славен город Москва!

Второй. Славен город Киев!

Третий. Славен город Владимир!

(Занавес начинает опускаться.)

Четвертый. Славен город Суздаль!

Пятый. Славен город Ростов!

Шестой. Славен город Смоленск!

Седьмой. Славен город Новгород!

(Аксаков, с. 212)

Москва здесь оказывается не центром государства, по отношению к которому определяются его подданные, а лишь частью «земства» — пусть первой, но в принципе качественно не выделяющейся на фоне других городов. Символическая география России, выстраиваемая в этом произведении, принципиально отличается, например, от приведенного выше списка участников ополчения. В финале пьесы Аксаков перечисляет прежде всего города, которые в символической географии образованного человека середины XIX века входили в состав «внутренней России», ядра имперской территории[526]. Значимым исключением остается Киев, который, очевидно, нельзя было удалить из этого списка в силу его особой значимости с религиозной точки зрения. Разумеется, другим важным критерием оказывается историческая древность: особой славы по Аксакову заслуживают прежде всего очень старинные города.

Едва ли можно удивляться сильному акценту на регионализм и отсутствию интереса к официальным государственным институтам у видного славянофила — скорее озадачивает, что драматическая цензура, судя по всему, вовсе не испытывала никаких сложностей с разрешением этой пьесы. Особенно это странно, если учесть, что Аксаков ставил пьесу в эпоху «мрачного семилетия», когда драматическая цензура отличалась исключительной бдительностью (см. главу 1 части 2). Тем не менее 30 октября 1850 года цензор Гедерштерн составил рапорт:

Заглавие этой драмы указывает на ее сюжет, уже неоднократно обработанный для сцены. События и характеры главных действующих лиц, Ляпунова и Пожарского, представлены с историческою верностью и вообще направление и слог соответствуют важности описываемой эпохи, хотя пиэса не имеет ни в литературном, ни в драматическом отношении большого достоинства[527].

По всей видимости, неудовольствие цензора эстетическим уровнем пьесы вызвано как раз теми ее качествами, о которых речь шла уже много раз, — ослабленным конфликтом и нехваткой индивидуальных образов. А вот достаточно крамольное содержание, фактически умалявшее роль монархизма и государства, осталось просто незамеченным — еще один пример поверхностного чтения. Очередная пьеса на патриотическую тему легко проскользнула мимо цензорского взора. Однако уже очень скоро проблема регионализма станет значительно более острой и опасной.

2. Искупление или победа? Две редакции «Минина» Островского в историческом контексте