Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Со всех концов бесчисленное войско

Шло под Москву громовой черной тучей.

Рязанцы шли с Прокопом Ляпуновым,

Из Мурома с окольничим Масальским,

Из Суздаля с Андреем Просовецким,

Из городов поморских шел Нащокин,

С Романова, с татарами-мурзами

И с русскими, шли Пронский да Козловский,

С Коломны и с Зарайска князь Пожарский,

Петр Мансуров вел галицких людей,

Из Костромы пошли с Волконским-князем,

Из Нижнего князь Александр Андреич.

Да не дал Бог; все розно разошлись

(Островский, т. 6, с. 68).

Перечисление это, что характерно для Островского, включает и русских, и татар, и украинцев, и многих других. Несмотря на это, обширное географическое пространство оказывается буквально разделенным на части, а жители его — разрозненными. Не в последнюю очередь это, видимо, связано с известной произвольностью, по которой отбираются участники похода. В него входят, например, «татары» из-под Романова, которых едва ли многое объединяет с обитателями Мурома или Костромы. Очевидным образом, национальное пространство нуждается в воссоздании на каком-то новом принципе. Такой принцип в пьесе заявлен в монологе Марфы Борисовны, глубоко верующей девушки, которая раздала отцовское имущество

В обители: и в Киев, и в Ростов,

В Москву и Углич, в Суздаль и Владимир,

На Бело-озеро, и в Галич, и в Поморье,

И в Грецию, и на святую Гору…

(Островский, т. 6, с. 87)

Здесь, конечно, речь идет не о «русской» или «российской» территории, а о землях православия, включающих Грецию. Тем не менее значим прежде всего сам объединяющий принцип — то самое православие, о котором Островский писал Григорьеву. Список земель, из которых собралось ополчение, появится в «Минине» и в третий раз, но теперь речь идет уже об успешных действиях:

Вот перво-наперво пришли смоляне,

Потом из Доргобужа да из Вязьмы.

Бродили бедные; везде их гнали;

Как домы-то у них поразорили,

И в Ярополч и в Арзамас садились;

Вот к нам пришли и с нами заедино

Хотят идти отмстить за кровь свою.

Потом коломенцы пришли, рязанцы,

За ними ополченье из Украйны,

Казаки и стрельцы, что при Василье

В Москве сидели. И своих довольно.

Охотой шли, никак не остановишь!

(Островский, т. 6, с. 107)

Строго говоря, в последнем перечне не указано, что именно побудило людей из всех этих земель к действию и связало воедино. Однако в пьесе есть многочисленные указания на то, что этой силой стало именно религиозное чувство, о котором говорит Марфа Борисовна.

Персонажи Островского единодушны в том, что осмысляют свои поступки и происходящие на их глазах исторические события сквозь призму религиозных, а не государственных понятий. С самого начала заявлено, что «<ч>удо / Великое творится» (Островский, т. 6, с. 18). За Мининым постоянно следует юродивый, а это, на взгляд героев, свидетельствует, что этот человек «угоден Богу» (Островский, т. 6, с. 57). Религиозная перспектива для большинства действующих лиц значительно более важна, чем монархическая. Следом за Аксаковым Островский ставит центральную власть в зависимость от манифестации народной воли и православной веры. В частности, Минин в его пьесе рассуждает: «…в годы тяжкие народных бедствий / Бог воздвигал вождей и из народа» (Островский, т. 6, с. 33). Этот принцип, судя по всему, реализуется в избрании Пожарского:

Пожарского избрали мы всем миром,

Ему и править нами. Глас народа —

Глас Божий

(Островский, т. 6, с. 81).

Практически цитатой из «Освобождения Москвы…» кажется другое высказывание Минина: государя «Пошлет Господь и выберет земля» (Островский, т. 6, с. 29).

Сложные отношения между монархическим государством и религиозной верой заявлены в финале пьесы Островского. Пожарский и Минин произносят два монолога, обращенные к нижегородцам. Пожарский прежде всего ссылается на необходимость восстановить «московское государство», причем возглавляемое обязательно «великим государем»: