Читаем Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века полностью

Нижегородцы! Мы за вас идем

С врагами биться, жизни не жалея;

А вы всещедрого молите Бога,

Чтобы Московское нам государство

В соединеньи видеть, как и прежде,

Как при великих государях было;

Кровопролитье б в людях перестало;

А видеть бы покой и тишину,

Как и доселе было в государстве

(Островский, т. 6, с. 110).

Судя по всему, именно это рассуждение имел в виду цензор Нордстрем, утверждая, будто целью демократического движения в пьесе становится утверждение государства на монархическом принципе. Цензор, однако, не заметил (или притворился, будто не заметил), что в контексте пьесы логика Пожарского оказывается довольно сомнительной. Единственным «великим государем», о котором думают и помнят ее персонажи, оказывается человек, при котором «кровопролитье» совершенно не прекращалось, — Иван Грозный. В несколько комичном виде это выражает влюбленный дворянин Поспелов, который, по его собственным словам, стоит перед девушкой, «как точно перед грозным / Царем» (Островский, т. 6, с. 47). Более серьезно о Грозном говорит пьяница Колзаков, который как раз вспоминает времена, когда они с товарищами «Царю Ивану царства покоряли» (Островский, т. 6, с. 22). Однако успешность этого покорения в пьесе остается под сомнением: показательно, что, например, «мурзы», переселенные под город Романов по произвольному решению Ивана Грозного, в пьесе оказываются неспособны объединиться с жителями других русских городов[535]. Напротив, в приведенном выше перечне городов, составивших ополчение Минина, никаких ногайцев не упоминается. Сам Колзаков отказывается от пьянства и морально преображается под влиянием Минина:

Иди же смело в бой, избранник Божий!

И нас возьми! Авось вернется время,

Когда царям мы царства покоряли,

В незнаемые страны заходили…

(Островский, т. 6, с. 74)

Как и Пожарский, Колзаков мечтает о возвращении прошлого, времени великих царей. Однако если для Пожарского возврат к этому времени означает конец войны и наступление мира, то для Колзакова это продолжение военных походов. Так сама цель Пожарского — восстановление монархического московского государства — становится в пьесе проблематичной: неизвестно, приведет ли это к миру или войне, да и насколько продуктивной окажется эта война, тоже неясно.

Напротив, цель, которую ставит перед нижегородцами Минин, оказывается в названной его именем пьесе однозначно положительной. Цель эта, согласно монологу Минина, состоит в спасении душ:

Друзья нижегородцы! Ваше войско

Пошло к Москве! Его вы снарядили

И проводили. Буде Бог пошлет,

И нашим подвигом мы Русь избавим, —

Великую от Бога примем милость

За избавленье христианских душ;

И во вся роды, в будущие веки,

К навечной похвале нам учинится,

На славу нам и на помин душ наших

(Островский, т. 6, с. 110).

Сбор ополчения и борьба с захватчиками становятся у Островского не борьбой, а выполнением религиозного долга, который осмысляется как искупление греха и покаяние:

Да разве враг нас одолел числом —

Он одолел нас Божьим попущеньем.

Не силой силен враг, а Божьим гневом,

Да нашей слабостью, да нашими грехами

(Островский, т. 6, с. 74).

Грехи, о которых говорит Минин, связаны в первую очередь со страданиями несчастного народа, который богатые и сильные люди оставили на произвол судьбы. Утверждения, что «народ страдает» (Островский, т. 6, с. 33), становятся повторяющимся мотивом в его речах. Именно здесь «земское» и христианское в пьесе сливаются — и страдания, и подвиг искупления как бы распределены по всей территории страны, и чтобы говорить об этих страданиях, обязательно нужно указывать, где они происходили. В явно отсылающем к творчеству Н. А. Некрасова монологе Минин призывает:

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги