Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

О, пойте! Громче пойте! Соберите

Все слезы с матушки широкой Руси,

Новогородские, псковские слезы,

С Оки и с Клязьмы, с Дона и с Москвы,

От Волхова и до широкой Камы.

Пусть все они в одну сольются песню

И рвут мне сердце, душу жгут огнем

И слабый дух на подвиг утверждают.

<…>

И понесется песня, и прольется

Из века в век, пока стоит земля

(Островский, т. 6, с. 34).

Историческая пьеса Островского поднимала болезненно актуальные темы «земского» регионализма и «демократических» преобразований, связанных с трансформацией не государственного строя, а самосознания жителей империи. Проблема искупления греха и покаяния за всенародные страдания, конечно, не могла не прочитываться цензорами в контексте отмены крепостного права. Насилие над несчастным народом и избавление от этого насилия обычно воспринимались образованными людьми 1850‐х годов сквозь призму христианских представлений о грехе[536]. Мы не пытаемся утверждать, что Островский имел в виду скрытую аллюзию на современность и изображал, например, крепостников под видом поляков. Однако представление о глубочайшем кризисе государственности, который необходимо преодолеть путем пробуждения в людях христианской веры и «земского» самосознания, действительно звучало актуально и опасно. В этой связи запрет пьесы едва ли может показаться неожиданным. Цензор Нордстрем был не единственным представителем либеральных кругов, высоко ее оценившим. Один из главных либералов в правительстве А. В. Головнин добился награждения драматурга от высочайшего имени (см. в начале этой главы). Тем не менее решение о запрете принимал не Нордстрем, и оно было однозначным.

В отличие от эпохи, когда была разрешена пьеса Аксакова, первое десятилетие правления Александра II было отмечено тревожными событиями в регионах империи, привлекавшими внимание властей. Крестьянская реформа предполагала установление совершенно новых принципов управления государством, включавших, например, активное участие местного дворянства в принятии политических решений. Конфликты между центральной властью и дворянскими комитетами воспринимались в правительственных кругах как чреватые заговорами и переворотами[537]. Преодоление сословных барьеров в этих условиях перестало казаться достаточным залогом единства: перед властями начала вырисовываться перспектива союза между оппозиционно настроенными жителями одной местности. Как показывают современные работы по истории, власти воспринимали объединение привилегированных сословий, наподобие того же дворянства, и вновь освобожденных крестьян на уездном или губернском уровне как очень опасную перспективу и всеми силами пытались предотвратить возникновение подобных общностей[538].

На этом фоне даже обращение Островского к нижегородскому материалу могло показаться тревожным. Эта губерния в первые годы Александра II не славилась спокойствием. Императору лично пришлось вмешиваться в конфликт между губернатором и местным дворянским комитетом, чтобы примирить разногласия по поводу решения «крестьянского вопроса»[539]. 26 мая 1861 года, непосредственно после отмены крепостного права, император получил очень тревожный доклад откровенно паниковавшего свитского генерала А. И. Шаховского, упиравшего на слабость местных властей, в том числе «земской власти», под которой имелась в виду полиция:

Местная администрация, строгая к помещикам, слабая к крестьянам, не укрощает решительными мерами усиливающийся дух противуборства крестьян всем необходимым экономическим распоряжениям в имениях <…> настоящее положение губернии есть последствие систематического ослабления местных властей в уездах и сосредоточение всех распоряжений в одной личности губернатора, который никогда не может один в лице своем заменить влияние обессиленной им земской власти <…> по убеждению моему, губерния находится в столь критическом положении, что для восстановления спокойствия и должного порядка в скором времени необходимо будет прибегнуть к принятию сильных мер[540].

Весной 1863 года к тому же был раскрыт так называемый Казанский заговор, участники которого (среди них были поляки и русские революционеры, в том числе офицеры) собирались поднять крестьянское восстание в Поволжье[541]. Конечно, на этом фоне пьеса о том, как нижегородцы самостоятельно собираются, чтобы противостоять внешней угрозе, не могла не показаться цензурному начальству довольно рискованной.