Создание новой редакции многое говорит о политическом воображении драматурга. Поэтика первой редакции его исторической хроники оказывается построена на мистической концепции религиозного и национального чувства. Очевидно, следить за интригой или судьбами персонажей в этом произведении публике не может быть интересно: выше уже говорилось о статичности действия и отсутствии индивидуального начала. Соответственно, зрителю оставалось как бы подключиться к звучащему со сцены «хору» (определение П. В. Анненкова, о котором см. выше), соединиться с ним на основе национального самосознания и религиозных убеждений. Напротив, во второй редакции целью ополчения становится не столько духовное единение народа, включающее в себя и персонажей из далекого прошлого, и посетителей спектакля, а достижение вполне конкретных целей. Для персонажей этими целями оказывается счастливая жизнь: свадьба Поспелова и Марфы Борисовны — это буквальное исполнение пожеланий Минина. Напротив, для зрителя целями оказываются интерес к интриге пьесы и удовольствие от успеха вызывающих сочувствие персонажей.
«Региональные» тенденции в новой редакции «Минина» оказались значительно сокращены, что, с одной стороны, позволило не беспокоить цензуру, а с другой — придало действию неожиданный смысл. В частности, исчез прослеженный выше сложный сюжет, связанный с трансформацией представлений о русских землях: теперь в пьесе нет монолога о потерпевшем поражение воинстве Ляпунова, составленном из обитателей самых разных мест. Исчез и перечень отправляющегося на Москву ополчения, где в число русских земель был включен Киев, видимо, как православный город. Более того, в перечень врагов, с которыми сражается ополчение, попали «поляки, венгры и запорожцы» (
Переработка «Минина» может показаться своего рода капитуляцией перед лицом цензуры. Островский снял амбивалентный образ русского монарха, устранил сильный акцент на регионализм, а изображение на сцене сражения с врагом придало его пьесе милитаристский характер, который мог, вероятно, прочитываться как поддержка успехов российских войск, подавивших Польское восстание. Цензоры больше не могли увидеть в пьесе тревоживший их «демократизм» и, видимо, воспринимали ее как поддерживавшую российское государство.
Вместе с тем дозволение новой редакции «Минина», как кажется, можно понимать и как большую ошибку цензоров. В новом варианте пьесы ни монархизм, ни религия больше не воспринимаются как значимые скрепы, на основании которых можно построить государство. Географическое пространство России, как ее теперь представляет Островский, основано прежде всего на возможности людей жить в этой стране, быть счастливыми и процветать. С точки зрения государственной, такое представление пространства оказывалось вполне крамольным: достаточно сказать, что из воображаемых пределов России исключались не только населенные ногайцами земли, но и Украина. В этом смысле Островский неожиданно оказывался единомышленником Льва Толстого, который в те же годы заканчивал «Войну и мир», где земли западнее Смоленска описаны как символически не включенные в состав России[555]. Островский, видимо, оказался значительно ближе к радикальным «нигилистам», скептически относившимся к государству, в особенности к мистическому ореолу власти, легитимирующему ее за счет религиозных или национальных образов. В этом смысле старый «Минин» был пьесой эпохи отмены крепостного права в той же степени, как новый — пьесой эпохи терроризма, социальных и экономических потрясений: Россия теперь строилась не вокруг преодолевающего социальные конфликты народного духа, а вокруг тишины, мира и спокойствия.
В обращении с национальной и государственной мифологией цензура, опасавшаяся мирных намеков на регионализм, оказалась инструментом грубым и неаккуратным, запретив вполне благонамеренную пьесу. В главе 4 мы увидим, к каким политическим последствиям могли привести попытки цензоров контролировать сценический образ власти, возникающий на сцене.
ХОДАТАЙ ПЕРЕД СУДОМ ЦЕНЗУРЫ?
ТЕАТРАЛЬНО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ КОМИТЕТ И «ЖЕНИТЬБА БАЛЬЗАМИНОВА» А. Н. ОСТРОВСКОГО