Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

Несмотря на постоянные требования внимательно следить за представлениями, петербургские цензоры явно оказались не в силах контролировать происходившее на провинциальных сценах и добиться, чтобы театры располагали «достаточными средствами для вполне приличного и соотв<ет>ств<енного> харак<теру> пьесы воспроизв<едения> их <героев> на сцене»[673]. Судя по периодически посылавшимся в Главное управление цензуры афишам, в постановках регулярно изменялось название пьесы, картинам присваивались эффектные названия и т. п. Так, 4 января 1871 года в Екатеринбурге группа под руководством А. Д. Херувимова играла пьесу под названием «Василиса Мелентьева, или Шестой брак царя Иоанна Васильевича Грозного», включавшую картины: «Боярская сходка», «Опальный», «Тронная речь», «Царский суд», «Постылая жена», «Честолюбивая вдовица», «Допрос», «Оклеветанная», «Злодейский умысел», «Тяжелое поручение», «Царский кубок», «Отрава», «Преступная жена», «Убийство»[674]. Судя даже по этому перечню, понятно, что из пьесы Островского и Гедеонова в спектакле были вырезаны некоторые важные сцены, например первая половина последнего действия. Более того, многие власти на местах вообще не знали об ограничениях постановки «Василисы Мелентьевой» и продолжали как ни в чем не бывало ее разрешать безо всяких согласований. Так, 6 декабря 1870 года драма шла в Керчи, причем переписка Лонгинова с местным градоначальником А. П. Спицыным по этому поводу продолжалась еще несколько месяцев[675]. В 1871 году пьеса попала в специальное ведомственное издание с пометой о запрете ее для провинциальной сцены[676], однако многочисленные театры продолжали ее ставить.

Своеобразным эпилогом, показавшим, чему научились цензоры на примере постановок пьес об Иване Грозном, может быть цензурная история следующего драматического произведения Толстого «Царь Федор Иоаннович». Обширное обсуждение этой пьесы в Совете Главного управления по делам печати состоялось 4 мая 1868 года. В. Я. Фукс, Ф. П. Еленев и А. Г. Петров считали ее вполне приемлемой, причем опять же благодаря художественной природе, которая сама по себе была, по их мнению, способна примирить зрителя с происходящим на сцене:

Если чуждые сочувствия крайности, воспроизведенные в типе Иоанна Васильевича, не были признаны унижением ни исторической личности, ни идеала царя вообще, то нет причины относиться иначе и к изображению противоположных крайностей, тем более что по самому свойству личности Федора Иоанновича впечатление, которое может производить на зрителя названная пьеса, будет несравненно мягче впечатления, производимого первою трагедией гр. Толстого; глубоко художественный элемент нового произведения даровитого автора неизбежно будет преобладать на сцене над фактическою его стороною[677].

Однако остальные члены Совета практически в один голос выступили против постановки новой пьесы, причем все так или иначе указывали на опасность, что «простой народ» будет или смеяться над царем, или свысока жалеть его. Цензор Кейзер фон Никльгейм писал:

Самая верность истории, в которой Федор Иоаннович известен как существо кроткое, но бессильное, лишенное всякого царского величия, в трагедии гр. Толстого возбуждает жалость к нему, несовместную с царским достоинством и не соответствующую народному идеалу о венценосце (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 181).

Член Совета Н. В. Варадинов вторил ему:

Трагедия, изображающая царя Федора Иоанновича в жалком виде, не соответствующем народным представлениям, и заключающая сцены, в которых выражается желание народа обращаться непосредственно к верховной власти, в виду боярских крамол, — могла бы быть дозволена к постановке ее на сцене лишь для образованного круга зрителей, а в неразвитой публике может произвести впечатление, неблагоприятное в правительственном смысле (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 181).

Его коллега Ф. М. Толстой написал почти дословно то же самое:

Ужасы, изображенные в трагедии «Смерть Иоанна Грозного», возбуждают в массах публики чувство страха, как всякое проявление громадной силы; напротив, слабость и скудоумие, несмотря на нежность художественных красок, употребленных поэтом, легко могут возбудить в толпе чувство неуважения к личности царя (Дризен; Федяхина, т. 2, с. 182).

Только В. М. Лазаревский, вообще не считавший пьесу хоть сколько-нибудь удачной или убедительной, не высказывался на этот счет.

Председатель Совета Похвиснев попытался найти компромиссную позицию, выражавшуюся в решении, ранее использованном императором по отношению к первой трагедии Толстого, — по возможности не допустить представлений «Царя Федора Иоанновича» на провинциальных сценах: