Просвещать и карать. Функции цензуры в Российской империи середины XIX века

2. «…прикрою сатира и нимфу гирляндой…»: Эротические сцены и нарративная техника в «Обрыве»

В известной статье «Уличная философия» Салтыков-Щедрин писал:

Г-н Гончаров до сих пор воздерживался от ясного заявления каких-либо политических или социальных взглядов на современность, и, сознаемся откровенно, мы видели в этом признак того такта, который всегда отличал этого писателя[336].

«Обрыв», по мнению критика, представлял собой прискорбное нарушение этого правила и прямое высказывание Гончарова по поводу «современности». Щедрин, политический и эстетический оппонент Гончарова, охарактеризовал его роман, как кажется, с точностью до наоборот. Необычность «Обрыва», особенно на фоне политизированной литературы 1860‐х годов, состояла в принципиальном отказе от непосредственного выражения авторской позиции. В «Обрыве» едва ли возможно найти прямое высказывание, осуждающее «нигилистов». Но это не значит, что Гончаров вообще их не осуждает. В этом разделе мы покажем, как писатель работает с еще одной опасной для романиста и важной для цензора проблемой — эротическими сценами, которые в его романе последовательно эстетизируются и используются как политический аргумент против его оппонентов.

Осуждение «нигилистов» как развратников и разрушителей семьи было общим местом в литературе 1860‐х годов. Повод к этому давали и «Что делать?» Чернышевского, с характерным мотивом любовного треугольника и разрушения семьи[337], и попытки воплотить идеалы героев Чернышевского в жизнь[338], и экстравагантные высказывания Писарева, наподобие следующего:

Женщина отдается мужчине и ошибается в нем: что же это значит? Значит, что она не знала ни его характера, ни склада его ума, ни уровня его развития. Спрашивается, что же она знала и чему же она отдавалась? Ясно что, и ясно чему: знала мужчину — и отдавалась тоже мужчине, и в этом отношении ошибки не произошло (Писарев, т. 6, с. 183; статья «Кукольная трагедия с букетом гражданской скорби», 1864).

Как мы видели в предыдущем разделе, и сами «нигилисты» были готовы обвинять своих оппонентов в разврате, к которому приравнивалось, в частности, поэтическое творчество. В романе «Обрыв», однако, этот аргумент использован вовсе не так, как в большинстве произведений современников Гончарова.

Исследователи уже давно обратили внимание на характерную поэтику нарратива в этом романе, которая позволяет избегать прямых высказываний[339]. Во-первых, «Обрыв» написан с обильным использованием несобственно-прямой речи: границы между речью героев и нарратора размываются. Во-вторых, роман не строится вокруг одной сюжетной линии или судьбы одного персонажа: вместо этого перед читателем множество отдельных историй разных действующих лиц, связи между которыми прослеживаются скорее на уровне повторяющихся мотивов, чем на уровне единого действия. В-третьих, роман Гончарова посвящен тем же событиям, что и роман его героя — незадачливого дилетанта Райского. В отличие от Райского, неспособного выстроить целостное повествование о своей жизни, Гончарову это удается, однако авторская позиция за счет этого воспринимается в контексте эстетической конкуренции двух писателей, а не как однозначная идеологическая оценка злободневных явлений. В этом разделе мы покажем, что такое построение романа тесно связано с опытом гончаровской службы в цензуре. Предметом нашего внимания станет прежде всего не очередное описание нарративной техники Гончарова-романиста (этому вопросу посвящено уже немало работ), а анализ того, каким образом эта техника связана с гончаровской службой в цензуре и с опытом борьбы против «нигилизма».