Просвещение России. Взгляд западников и славянофилов

Автор считает, что такую же эволюцию проделал и П. Я. Чаадаев. В «Апологии сумасшедшего» Чаадаев пересмотрел свои многие ранние суждения, в том числе и восхищение Европой и католичеством. «Теперь, не без влияния славянофилов, Чаадаев готов был видеть в социальной идее католичества, в его “чисто исторической стороне” “людские страсти” и “земные интересы”, искажающие чистоту “христианской истины”, а потому и приводящие к такому несовершенству». Со временем он осознал высокие задачи христианской цивилизации. Христианство, писал он А. И. Тургеневу, предполагает «житие истины на небеси, а не на земле, политическое христианство должно уступить свое место христианству духовному, должно действовать на общество только опосредованно, властью мысли, а не вещества». Здесь видим некоторый отход от материализма, пропитавшего собой культуру Западной Европы. Теперь искомое он обнаруживает в православии: «христианство осталось в России незатронутым людскими страстями и земными интересами, ибо в ней оно, подобно своему Божественному основателю, лишь молилось и смирялось, а потому мне представлялось вероятным, что ему здесь дарована будет милость последних и чудеснейших вдохновений».

В русском народе Чаадаев видит бескорыстие сердца и скромность ума, терпение и надежду, совестливость и самоотречение. Плоды православия – не наука и благоустроенность жизни, а именно эти качества, которых он не замечал ранее. Именно они, а не внешние достижения и успехи культурного строительства на Западе способствуют преодолению индивидуализма и всечеловеческому соединению людей на подлинных нравственных началах.

Б. Н. Тарасов пишет, что Чаадаев со временем перешел от «негативного» патриотизма (Первого философического письма. – Л. Б.) к «позитивному»: он утверждает, что уже в первом философическом письме зрели эти семена; в других произведениях П. Я. Чаадаев вообще стал положительно оценивать некоторую культурную обособленность России[88].

О славянофилах Чаадаев писал, что их изыскания познакомили нас с фактами, бывшими неизвестными, что мы слишком мало походим на остальной мир, чтобы подвигаться по их дороге. У него проглядывает даже вера в какое-то миссионерское призвание России, и он в этом плане пошел дальше славянофилов: «Мы призваны обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого <…> таков будет логический результат нашего долгого одиночества: все великое приходило из пустыни». Таким образом, Чаадаев сравнивает русскую культуру с иноком, монахом, который после долгого сосредоточения, наконец, когда ему есть что сказать, а главное – показать, выходит на Божий свет, к людям.

В письме Ю. Ф. Самарину от 15 ноября 1846 г. Чаадаев пишет как бы в свое оправдание, опять-таки подчеркивая, что многое открыл для себя из трудов новых ученых: «Я любил мою страну по-своему, вот и все, и прослыть за ненавистника России было мне тяжелее, нежели я могу вам выразить <…> Дело в том, что я, как и многие мои предшественники, бо́льшие меня, думал, что Россия, стоя лицом к лицу с громадной цивилизацией, не могла иметь другого дела, как стараться усвоить себе эту цивилизацию всеми возможными способами; что в том исключительном положении, в которое мы были поставлены, для нас было немыслимо продолжать шаг за шагом нашу прежнюю историю, так как мы были уже во власти этой новой всемирной истории, которая мчит нас к любой развязке. Быть может, это была ошибка, но, согласитесь, ошибка очень естественная. Как бы то ни было, новые работы, новые изыскания познакомили нас со множеством вещей, остававшихся до сих пор неизвестными, и теперь уже совершенно ясно, что мы слишком мало походим на остальной мир, чтобы с успехом подвигаться по одной с ним дороге. Одобряем мы или не одобряем тот путь, по которому мы недавно двигались, нам все равно придется вернуться в известной мере к нему, так как очевидно, что наше уклонение с него нам решительно не удалось»[89]. Чаадаев, таким образом, начинает примиряться с реалиями самобытного просвещения России.

Теперь поставим вопрос: можно ли считать человека, писавшего все это, западником в полном смысле этого слова? Как только он познакомился с трудами славянофилов, раскрывающих особенности просвещения России, он, по его собственному утверждению, принял суть их позиции. Но эту эволюцию как-то не заметили ни современники, ни потомки, ни историки. До сих пор с упоением цитируются хлесткие фразы из Первого философического письма, как будто Чаадаев больше ничего не писал. Это наносит урон его репутации философа и выдающегося просветителя своего времени.