Просвещение России. Взгляд западников и славянофилов

Эту проблему уже в 60-е годы продолжил разрабатывать великий русский педагог К. Д. Ушинский в своем фундаментальном труде «Человек как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии»: «Поверхностное суждение легко приводит или к идеалистическому, или к материалистическому взгляду на человека; но внимательное, беспристрастное наблюдение самих психических явлений везде указывает на двойственность нашей природы, на два взаимодействующих начала. Кроме того, мы можем уже теперь сказать с уверенностью, что не сознание составляет сущность души, а врожденное ей стремление к деятельности, к жизни, для которого и самое сознание служит только одним из средств. Конечно, мы знаем только то, что доступно сознанию, ибо знание есть плод сравнения и различения, т. е. деятельности сознания. Но эта деятельность сознания, обогатив нас познаниями как о деятельностях нашей души, так и о явлениях внешней для нас физической природы, привела нас к необходимой гипотезе стремлений, которые предшествуют самой деятельности сознания.

…Душа со своим стремлением беспрестанно выходить из своего настоящего положения оказалась для нас прямым антагонистом материи, беспрестанно стремящейся пребывать в своем настоящем положении, будет ли то состояние покоя или состояние движения»[137].

Таким образом, мы видим, что славянофильство и примыкающие к этому направлению мыслители обосновывали концепцию личности, основанную на синтезе трех сил человека – духа, души и тела в их иерархической зависимости. Рассудок, логическое мышление есть лишь одна из сил человека, притом не главная. Он должен быть подчинен «нравственному инстинкту», иначе он действует против самого человека.

Личное начало не противостоит общественному, но солидаризуется с ним. Свое наиболее полное выражение совокупность этих начал находит в крестьянской общине, где личное начало жертвует собою в пользу общественного. Профессор Ю. И. Сохряков пишет: «Идея личности вне самоотречения есть начало западное, отрывающее ее от христианства, ибо в христианстве свобода и идея личности определяется ее самоотречением. “Я”, оторванное от Бога и себе подобных оказывается несовместимым с подлинным христианством. Утрата христианского духа любви – вот о чем сетуют славянофилы»[138].

Теперь посмотрим, что же противопоставляли убеждениям славянофилов западники? Начнем с воззрений человека, которого так несправедливо считают отцом-основателем западничества, – П. Я. Чаадаева.

Критикуя идею о прямолинейной связи личной свободы и общественного устройства, в письме А. И. Тургеневу Чаадаев пишет: «Странное заблуждение считать безграничную свободу необходимым условием для развития умов. Взгляните на Восток! Разве это не классическая страна деспотизма? И что ж? Как раз оттуда пришел миру всяческий свет. Взгляните на арабов! Имели ли они хоть какое-нибудь представление о счастье, даруемом конституционным режимом? И тем не менее мы им обязаны доброй частью наших познаний»[139].

И о развитии человеческой личности: «Дело в том, что прогресс человеческой природы вовсе не безграничен, как это обыкновенно воображают; для него существует предел, за который он никогда не переходит. Вот почему цивилизации древнего мира не всегда шли вперед <…> Дело в том, что как только материальный интерес удовлетворен, человек больше не прогрессирует: хорошо еще, если он не идет назад!»[140]

Мы видим, что Чаадаев высказывает мысль, что свобода человека мало связана с формой государственного и общественного устройства или с научно-техническим прогрессом. Однако если славянофилы подчеркивали именно нематериальную мотивацию прогресса личности, то Чаадаев скептически относится к человеческому разуму, который, по его мнению, удовлетворяется материальными достижениями.

Определяя свое собственное отношение к религии, Чаадаев пишет: «Вы, между прочим, были неправы, когда определили меня как истинного католика. Я, конечно, не стану отрекаться от своих верований; да впрочем, мне было бы и не к лицу теперь, когда моя голова начинает покрываться сединой, извращать смысл целой жизни и всех убеждений моих; тем не менее, признаюсь, я не хотел бы, чтобы двери убежища захлопнулись передо мной, когда я постучусь в них в одно прекрасное утро»[141]. Православную религиозную традицию, таким образом, «западник» Чаадаев называет «убежищем», сомневаясь в своем «истинном католицизме». Но так ли широко известны эти слова мыслителя, как его бесконечно цитируемое «Первое философическое письмо»?

Чаадаев находил много общего в мыслях Гоголя со своими идеями. Когда «Выбранные места из переписки с друзьями» обсуждались в каждом салоне, Чаадаев в письме к кн. Вяземскому замечал, что читатели так озлоблены против Гоголя, словно не могут простить ему перехода от художественного творчества к «прямой нравственной проповеди и исповеди». Проповеди, направленной в адрес этих самых читателей и показавшей людям высшего общества их внутреннюю ограниченность, – добавим мы.