Просвещение России. Взгляд западников и славянофилов

Ю. Ф. Самарин ставит важный вопрос о различии культур горожанина и сельчанина. Первый испытывает больше разных впечатлений в жизни, «шлифуется» быстрее, хотя часто в ущерб нравственности (прибавляет Самарин), учится грамоте, поскольку испытывает в ней необходимость. «Пахарь, заключенный в более тесной и однообразной среде, образуется размышлением, если можно так выразиться, изнутри, гораздо медленнее, чем промышленник, зато прочнее. Он более дорожит своими убеждениями и держится их тверже». И далее поясняет: у крестьянина так мало досуга, что в жизни его почти нет места для любопытства. «Он примет с участием только то, что имеет непосредственное отношение к духовным и нравственным вопросам, близким каждому человеку, особенно же русскому крестьянину, или что применяется к его быту, – иными словами, что может содействовать его образованию»[124]. Эта позиция созвучна призывам Ушинского, Гоголя и др. создать специальную школу и литературу для крестьянина, а не пичкать далекими от его жизни книжками. Автор же критикуемой Самариным статьи предлагает ввести в круг образования крестьянок чтение романов. «Уж не с тем ли, – иронизирует Самарин в примечании, – чтобы научить их называть нежными слабостями то, в чем выражается скотское побуждение или корыстолюбие?»[125]

Встает вопрос и о свободе личности крестьянской женщины, которую, ничтоже сумняшеся, автор разбираемой статьи называет «чучела». Ю. Ф. Самарин же отмечает необыкновенную красоту души русской крестьянки, ее жертвенную жизнь в семье: «В понятиях русского человека женщина только до замужества живет для себя и, говоря словами автора, старается нравиться, кому хочет. С выходом замуж эта веселая, беззаботная пора сменяется другою, более строгою. Начинается труд, подвиг жизни и постоянное жертвование собой мужу, семье и дому. Жена, мать, хозяйка живет уже не для себя, а для других, и все свои требования и вкусы подчиняет желаниям и воле своего мужа, главы семейства. Ему одному старается она угождать и нравиться, как это ясно вытекает из слов самого же автора. Но весь этот порядок (мимоходом будь сказано, в основных понятиях совершенно сходный с воззрением англичан на семейную жизнь) не нравится автору. Так ли процветает семейная жизнь в тех обществах, где девушек до замужества держат в монастырях или пансионах и где с выходом замуж они вырываются на волю и начинают искать развлечения?» – спрашивает Самарин. – «Где же личность женщины была более свободна: у нас, где она – равноправный член семьи, хоть и подчиненный ее главе, или там, где она – игрушка светского общества, моды и его прихотей? – спросим и мы!»[126]

Мнение П. Великосельцева таково: если деревенская женщина будет бойчее, развязнее, изящнее, то мужик «лучше будет строиться, обходиться со скотом, подстригать несколько свою бороду, сделается сам ловчее, развязнее» и пр. То есть станет не тягловой скотиной, а личностью.

В курсе наук из образовательных предметов для женщин Великосельцев предлагает историю, географию, да несколько романов. Математика сверх арифметики не обязательна. Еще бы сменить питание, да убрать тяжелый труд, и нашу женщину будет не узнать. Вот комментарии Самарина на эту дикую фантазию: «Заманчивое житье: тяжелые работы побоку, вместо их пляски, даже танцы, какие-то гимнастические упражнения, чтение романов <…> все это готовится деревенским бабам, и в заключение муж, принявший на себя всю тяжелую работу, по возвращении домой сочтет себя достойно награжденным, если жена позволит ему приложиться к своей руке»[127]. Звучит как анекдот.

Самарин отмечает, что такая статья, проникнутая отрицательным отношением к своей собственной народной среде, откуда родом ее автор, не могла бы появиться нигде, кроме России. Отвращение, полное непонимание и даже брезгливость – вот набор чувств, которыми охвачен автор статьи из «Земледельческой газеты». Русскому простонародному быту противополагается понятие образованности. Рассуждая на эту тему, Самарин определяет понятие образованности, которое, по его мнению, слагается из нескольких составляющих: 1) живой цельности образующегося организма; 2) представления о внешнем мире, охватывающем его со всех сторон; 3) понятия о живом процессе внутренней переработки получаемого извне.

Игнорируя этот союз внутреннего характера человека и внешнего мира, можно легко прийти к определению личности как некоторого «равнодушного вместилища (или «чистой доски» Джона Локка. – Авт.), в котором укладываются разные способности, и мы продолжаем толковать о высоком значении личности, не замечая, что мы же подорвали его, откинув понятие о внутренней цельности. Нам не представляется нисколько невозможным, чтобы один и тот же человек верил в одно, знал другое, восхищался третьим…»[128]