Просвещение России. Взгляд западников и славянофилов

И. С. Симонов пишет, что, по воспоминаниям С. М. Соловьева, Грановский отличался высокой художественностью лекций. Он обрисовывал перед слушателями «быстрый художественный очерк целых времен и народов <…> Не с насмешкой сожаления относился он к прошлому, но с стремлением понять его в нем самом и в его отношениях к настоящему»[309]. Перед слушателями сами собой вставали великие начала человечности, света, правды и добра. Славянофил и друг Т. Н. Грановского К. С. Аксаков писал, что он воспитывал свободу слушателей, будил в них благородные движения и чувства, «образовывал и устремлял их силы»[310]. Вновь перед нами возникает портрет одновременно и воспитателя, и ученого.

В вышеупомянутом некрологе друг Грановского, выдающийся ученый-ориенталист В. В. Григорьев отмечал, что всепоглощающая любовь его к западноевропейской культуре, несомненно, отражалась в лекциях. Грановский был артистической душой, молодежь ценила в нем именно это: «<…> из-за художника выглядывал добрый, теплый, мягкий, отличающийся отсутствием всякого педантства и самолюбивой раздражительности, с благородными стремлениями и благородный на деле человек <…> Вдохновенным актером истории был Грановский на кафедре»[311].

Таким образом, как ни понятны попытки противопоставить деятельность двух педагогов Московского университета – Грановского и Шевырева, выставляя первого непримиримым западником, а второго – славянофилом, мы все же не можем этого сделать. Во-первых, каждый из них трудился на своем поприще, и его педагогические задачи вытекали из материала. Если Грановский был историком, читавшим лекции по европейскому средневековью, то, любя и зная свой предмет, он совершенно естественно внушал любовь к нему и своим слушателям. Но из этого вовсе не выходило, что Грановский пренебрежительно относился к России и ее культуре, как пытались представить западники.

С другой стороны, С. П. Шевырев, имея предметом своих чтений курс древнерусской словесности, также внушал студентам интерес к нему. К тому же, если Грановский вольно или невольно являлся эпигоном и последователем обширной западноевропейской исторической литературы, то Шевырев был первооткрывателем в своем предмете. Многие документы, которые он ввел в научный оборот, являлись новинкой для читателя. Недаром образованнейший Чаадаев признавал, что профессор открыл для слушателя совершенно новую, неизвестную Русь. Вполне возможно, что успех курса Грановского возбудил в других профессорах желание представить студентам и общественности свои изыскания и стал косвенной причиной появления курса Шевырева. Однако тот не думал уязвить своего предшественника, но желал прояснить для слушателей смысл, величие и самобытность русского просвещения. В статьях славянофилов того времени есть только гордость за курс Грановского, «достойный лучшего европейского университета». Западники же, по нашему мнению, не совсем корректно писали о Шевыреве. Поскольку западническая журналистика имела большее влияние на общественное мнение, а ее идеи были позже подхвачены большевистской прессой и советской историографией, то в истории и по сей день сохранилось мнение о противоборстве Грановского и Шевырева как педагогов.

В. Г. Белинский также пробовал себя на педагогическом поприще. Исследователь творчества В. Г. Белинского С. Ашевский писал, что друзья жившего в большой нужде критика в 40-е гг. много помогали ему материально. Поскольку взаймы Белинский брал неохотно, они доставали ему уроки. Белинский был домашним учителем в нескольких семьях. «Хотя Белинский и шокировал родителей своих учеников “неблаговоспитанностью” и резкими мнениями», отзывы учеников о его педагогической деятельности были положительны. По-видимому, насколько импонировало вольное содержание обучения ученикам, настолько же настораживало оно их родителей. Его ученик, С. М. Сухотин вспоминает: «Наши уроки проходили больше в самых разнообразных, живых разговорах и спорах, особенно по поводу театра»[312]. Один из писателей, авторов известных в то время журналов, В. А. Ушаков написал фельетон «Пиюша» («Библиотека для чтения», 1835), в котором изобразил в том числе педагогические «успехи» критика. Фельетон вызвал негодование друзей Белинского. Сам критик отозвался о нем в статье «Ничто о ничем» в «Телескопе».

Жена В. Г. Белинского М. В. Орлова, дочь священника, также была педагогом – классной дамой Александровского института. После закрытия «Телескопа» у Белинского возникла мысль уехать за границу домашним учителем, но обстоятельства помешали этому плану.

Но след в педагогике оставил не столько сам критик, сколько его сочинения. Учителя словесности в гимназиях часто пользовались его статьями. Еще при жизни Белинского стали появляться учебные руководства, составители которых принимали его мнение и прямо пользовались его сочинениями. Например, А. Д. Галахов в своей известной хрестоматии широко использовал тексты критика[313].