Протагонист

Видимо, открытие, что я спасла его от тюрьмы, могилы и сумы, пробудило в Косте любвеобильность в таких масштабах, что меня от супружеского долга воротило, да только поводов держать мужа на голодном пайке больше не оставалось. По всему выходило так, что он снова сломал меня об колено, а я снова ему уступила. И если раньше я всегда несколько стыдилась, что со мной что-то не так, то теперь я уже и не пыталась изображать интерес к происходящему, но Костю это как будто и не волновало. Как-то, когда он полез ко мне в очередной раз, я не выдержала, пихнула его кулаком в грудь и сказала: сними уже шлюху и отстань от меня. Тогда он впервые ушел спать в гостиную – и стал оставаться там на ночь всё чаще. Приставал он ко мне теперь уже только с пьяных глаз, а наутро смотрел на меня волком, как будто чего-то всё ждал.

Тем неожиданнее оказалась новость, когда я пришла с ворохом анализов жаловаться на очередной гормональный сбой.

– Женщина вы молодая, здоровая, разница у детей хорошая. Как раз старшую сейчас в школу отправите, она освоиться успеет, а у вас где-то… к марту срок подойдет.

– Но как… мы ведь… Он ведь не… – Я мотала головой и не могла договорить.

Врач понял и посуровел:

– Ну что вы, какая ж это контрацепция.

Я села в машину и выматерилась – не злобно, а растерянно, по-костиковски.

Всё закольцевалось. Или нет?

На дворе 2000 год, времена изменились. Мы переехали, Костя легализовался, дружков подозрительных не завел, Веронику отпустил в нормальный садик, а меня на работу – тогда не вышло, так, может, теперь получится? Новый век – новая страница. А если еще и мальчик будет, так Костя вообще от радости с ума сойдет. Жаль, что мама не дожила…

Приободрившись, я поехала к Косте на работу – и застала его уже на выходе из офиса. Только хотела окликнуть, как заметила: в его машине на соседнем сидении пристроилась Катя, девятнадцатилетняя помощница, с которой у меня как-то случилась стычка, когда она сначала залила чаем мне шубу, а потом слезами весь офис. Костя тогда крутился, совал салфетки то мне, то ей, а я еще долго поминала недобрым словом эту безрукую деваху.

Так вот, Катя сидела на переднем сидении и красила губы, глядя в зеркало, и было в этом жесте нечто такое, от чего сразу становилось понятно: она в этой машине ездит часто и чувствует в ней себя более чем уютно. Костик снял пиджак и расстегнул верхние пуговицы рубашки, а потом улыбнулся Кате – своей гагаринской улыбкой, той самой, которую я не видела уже очень давно.

Стоило им тронуться, как я пристроилась следом. Удивительно, как Костик, с его-то опытом, не учуял слежку. Они доехали до окраины города, остановились рядом с магазином и ненадолго исчезли. Затем вернулись: Костик тащил в одной руке груженый пакет, а в другой – бутылку шампанского.

Я вспомнила, как он так же тащил в одной руке пакет, а в другой бутылку – в тот Новый год – и подумала: всё закольцевалось.

И тут Костик повернулся и поцеловал Катю. А она ответила.

И стало ясно: закольцевалось не всё, потому что ее-то об колено не ломали.

Они исчезли в подъезде соседней пятиэтажки. Я засекла время.

Я сидела там три часа сорок три минуты.

Три часа сорок три минуты ты провел с пухлой веснушчатой простушкой Катей – со вчерашней школьницей Катей, которая мне и в подметки не годилась – была бы умная, была бы красивая, была бы хоть чем-то похожа на меня, и я бы еще поняла, но она – эта – нет, Костик, нет, слышишь?