Против течения. Десять лет в КГБ

Меня это так взволновало, что я места себе не находил. Наконец-то я увижу страну, изучению которой посвятил столько лет? Однако до поездки в Японии было еще далеко. Надо было представить в ЦК и КГБ бесчисленное количество бумаг о себе. И лишь спустя примерно шесть недель меня вызвали в выездной отдел ЦК КПСС, где расспрашивали часа два. Кабинет занимавшегося мною чиновника был просторен, стол из красного дерева — весьма впечатляющ, а кресла удобны. На столе лежала увесистая папка, и я поразился, увидев ее название: „Станислав Александрович Левченко”. В ней было страниц 250 рапортов КГБ о моем поведении и степени моей лояльности. Так что агентура КГБ и вездесущие его стукачи не дремали.

В конце собеседования мне пришлось прослушать длинную лекцию о том, как советскому гражданину надлежит вести себя за границей. Я был предупрежден о всяких трюках, при помощи которых американские империалисты, охотящиеся де за советскими гражданами по всему миру, норовят завербовать их или скомпрометировать. Мне было сказано, что я должен держаться подальше от баров и стараться не ходить по улицам Токио в одиночку. В самом зловещем виде было сообщено о том, что японская разведка будет стараться собирать обо мне всякую информацию и что она не упустит ни одной возможности, чтобы попытаться завербовать меня. Потом мне пришлось пройти собеседование с моим старым „другом” Коваленко, заведующим японским сектором Международного отдела. Было бы неестественно, если бы я не припомнил в тот момент, как он когда-то пролаял мне: „Это твой конец. Отправляйся в Институт востоковедения”. Я понимал, что мне чертовски везет — я ходил по высоко натянутой проволоке и мог свалиться с нее в любой момент.

— Теперь, Станислав, начал Коваленко неофициальным тоном, весьма удивившим меня, — твоя миссия в том, чтобы быть переводчиком при делегации. Кроме того, ты будешь встречаться с активистами японского движения за мир, прежде всего из Гэнсуйкин, и выкачивать из них информацию об их планах и политической платформе.

Такого рода инструкций я, конечно, ожидал, но то, что последовало за ними, было для меня полной неожиданностью. Коваленко заговорил о председателе Московского совета профсоюзов и был при этом откровенен до грубости. У меня создалось впечатление, что неофициальность этого разговора была способом, которым Коваленко исподволь посвящал меня в подноготную „святая святых” японского сектора, а то, может, и всего Международного отдела.

— Не обращай внимания на этого дурака председателя, — выпалил Коваленко. — Он действительно полный дурак. Выполняй его распоряжения только во время переговоров с японскими представителями, в прочее время игнорируй его. Твоя задача — работать на Международный отдел.

В апреле 1967 года делегация Московского совета профсоюзов вылетела в Хабаровск, там мы сели на поезд, направлявшийся в порт Находка, где поднялись на борт пассажирского парохода „Дзержинский” и поплыли в Иокогаму. Первое, что я увидел в Японии с борта нашего парохода, была гавань — гигантские супертанкеры, грузовые суда, громадные, покрашенные в белый цвет резервуары для нефтепродуктов, а также высоченные заводские трубы. Наконец-то я в Японии. Нервничал я просто ужасно.

Нашу делегацию разместили в токийском отеле „Таканава-принс”, и я глазел по сторонам с несказанным интересом. Особенно восхищало меня соседство прекрасных современных зданий со старыми традиционного типа домами. При виде буддистских храмов, синтоистских святынь и прекрасных японских садов мне сперва все казалось, что я очутился в каком-то нереальном мире. Аккуратность во всем и чистота были поразительны — в одежде японцев, на улице, в магазинах. Но Токио ошеломляюще перенаселенный город, и в часы пик от бесчисленных толп на улицах голова у меня шла кругом. Как это возможно, чтобы такое количество людей топталось на одном пятачке? И в то же время японцы были уверены в себе, вели себя непринужденно, на лицах у всех были улыбки — не то что на раздраженных и озабоченных лицах москвичей в часы пик. Поразило меня и уличное движение: никогда в жизни я не видел такого числа машин — они неслись так быстро и по столь узким улицам, что казалось чудом, что они не сталкиваются.

Из всего, с чем я намеревался ознакомиться, прежде всего стояла японская кухня. Я помню, как, впервые узнав, что японцы едят сырую рыбу, испытал чувство брезгливости. Но надо было так или иначе отведать ее, и я отправился в ресторанчик, где подавали суси и сасими. С тех пор я стал приверженцем японской кухни.

Каждый день мне приходилось тратить два-три часа на встречи с представителями Гэнсуйкин и Гэнсуйкё, чтобы собирать информацию о различных фракциях пацифистского движения. Вражда между этими двумя организациями все углублялась, и представители их то и дело направляли стопы свои в Москву, ища там поддержки и благоволения. Одна из моих задач в Токио состояла в том, чтобы разобраться на месте и сообщить в Москву, какой группе и в каком именно вопросе надлежит оказать поддержку.