Против течения. Десять лет в КГБ

В Киото мне также удалось побывать на знаменитом празднике Гион, глубоко впечатлившем меня. В тот день я понял, с какой гордостью японцы относятся к своим древним традициям. Эта гордость связывает их с поколениями предков, чьими трудами создано великолепие всех этих традиций и сама японская культура. Заполнившие улицы толпы были праздничны, женщины в кимоно — прекрасны до умопомрачения, мужчины (некоторые из них в традиционной одежде) — уверены в себе и обаятельны. Кругом были улыбающиеся лица. Мне стало грустно при мысли, что, вероятно, больше мне уже не доведется увидеть такое. В Советском Союзе уж точно не увидишь ничего подобного. Не потому, что у русских, украинцев или любых других народов СССР нет своих великолепных культурных традиций, а потому, что партия систематически и безжалостно уничтожает все проявления этих культур, отнимая у людей радость приобщения к национальному наследию и приумножения его.

Более напряженно я никогда не работал, как в те месяцы в советском павильоне. Каждый день я читал японские газеты „Асахи”, „Майнити” и „Иомиури”, смотрел японские телепрограммы и все поражался тому, сколь открыто, демократично, динамично и предприимчиво японское общество. Каждый может придерживаться своих мнений и беспрепятственно выражать их, будь они консервативного толка или левацкого, коммунистического или радикального. Шаг за шагом я приходил к пониманию разницы с Советским Союзом, где средства массовой информации находятся под строгим контролем и людям дозволено знать лишь то, что им преподносит партийная пропагандистская машина. И в то же время своим японским друзьям я должен был расписывать советское общество как миролюбивую, демократическую общественную структуру, которая — само собой разумеется — лучшая в мире.

Работая порой по 12–15 часов в день, я дошел до истощения физических и моральных сил. Атмосфера в советском павильоне день ото дня ухудшалась. Сотрудники КГБ все усиливали меры безопасности. Кое-кого из гидов отослали в Москву за аполитичность или за романы с иностранками. Я постоянно пребывал в ощущении, что кто-то не спускает с меня глаз. Я готов был поспорить на изрядную сумму, что такое же чувство владело каждым в советском павильоне. В таком напряжении не стоило жить даже в столь прекрасной стране, как Япония.

Я решил обратиться к заместителю директора советского павильона с просьбой о разрешении вернуться в Москву. Этим заместителем был генерал КГБ Пашоликов — человек вспыльчивый и грубый. Одновременно я обратился с просьбой в Международный отдел и Советский комитет солидарности стран Азии и Африки. И получил разрешение. Так в июне 1970 года я наконец отделался от этого изматывающего и все же интересного задания и вернулся в Москву.

По возвращении из Японии мною все более овладевало чувство неудовлетворенности всем и вся. Я то и дело впадал в депрессию, чувствовал себя прямо-таки несчастным и без устали копался в себе. В результате этого самокопания мне пришлось признаться себе, что мне не нравится многое из того, что я вижу вокруг. И ясно, по-чему. Каждый день я имел дело с лицемерием. Я сам что ни день творил ложь, совершенствовался в ней — и ненавидел ее.

С каждым днем я становился все более циничным, все более сардонически относился к системе, на которую работал, и к методам, которыми эта система пользовалась. Я снова, словно робот, трудился над составлением речей, выступал как представитель Советского комитета солидарности стран Азии и Африки. Я редактировал речи, составленные для членов президиума Комитета, дабы удостовериться, что на очередной международной конференции или конгрессе будут произнесены подобающие случаю слова об американцах как поджигателях войны, империалистах и фашистах, развязавших войну во Вьетнаме, о преследовании негров в США и Южной Африке. Лицемерие протестов против преследования негров было разительным. Я знал, что в нашем советском городе Киеве убили несколько негров-студентов только потому, что они гуляли с белыми девушками — просто гуляли, болтали с ними и смеялись. Но моя работа состояла в том, чтобы осуждать Америку и Южную Африку, а не в том, чтобы выявлять недостатки советской действительности.

В январе 1971 года меня направили в Каир в качестве пресс-атташе при советской делегации на 4-й конференции Организации солидарности народов Африки и Азии. Я должен был общаться с местными журналистами и вести пропагандистскую работу. К тому времени все эти конференции стали для меня неразличимы, так что такого рода поездки уже не доставляли мне былого удовольствия. И эта конференция тоже не была исключением. Каждый день одно и то же: представители Международного отдела обрабатывали в коридорах делегатов стран Азии и Африки. Как обычно, случались столкновения между теми или иными африканскими группками „борцов за освобождение”.