Против зерна: глубинная история древнейших государств

Вот три очевидные причины того, почему Месопотамия третьего тысячелетия не кажется нам столь же рабовладельческим обществом, как Афины или Рим: меньшая численность населения первых государственных образований, сравнительно меньшее число оставленных ими документальных источников и относительно небольшая контролируемая ими географическая зона. Афины и Рим были грозными морскими державами, которые импортировали рабов со всего известного на тот момент мира и привозили почти всех своих рабов из самых разных и самых дальних стран, не говорящих по-гречески или по-латыни. Этот социокультурный факт в значительной мере объясняет типичную ассоциацию государственных народов с цивилизацией, а безгосударственных – с варварством. Напротив, месопотамские города-государства захватывали пленников недалеко от дома, поэтому, видимо, они были культурно близки своим похитителям. Соответственно, можно предположить, что, если это дозволялось, рабы могли быстро ассимилироваться, восприняв культуру и нравы господ. Если речь шла о молодых женщинах и детях (обычно самых ценных пленниках), то смешанный брак или статус наложницы помогал забыть об их социальном происхождении через несколько поколений.

Происхождение военнопленных – осложняющий ситуацию фактор. Большинство исследований рабства в Месопотамии описывают пленников войны как тех, кто не говорил ни на аккадском, ни на шумерском. Однако войны между городами-государствами аллювиальных равнин были обыденностью того времени. Если на самом деле большинство пленников в Месопотамии были добычей межгородских войн, т. е. результатом обмена подданными из прежде независимых местных сообществ, то, учитывая их общую культуру, скорее всего, пленники без лишних слов и усилий превращались в подданных пленившего их города-государства, видимо, пропуская этап формального рабства. Чем больше культурные и лингвистические различия между рабами и господами, тем легче провести и поддерживать социальную и юридическую границу, которая задает жесткую социальную дифференциацию, характерную для рабовладельческих обществ. Так, в Афинах в V веке до н. э. существовал внушительный класс (более 10 % населения) метеков, название которых обычно переводится как «жители-чужеземцы». Они могли свободно жить и торговать в Афинах, имели обязательства (но не привилегии) граждан (например, должны были платить налоги и нести воинскую повинность), и значительную их часть составляли бывшие рабы. Конечно, если мы задаемся вопросом, действительно ли города-государства Месопотамии отчасти утоляли свою ненасытную жажду рабочей силы, поглощая военнопленных и беженцев из культурно схожих сообществ, и даем на этот вопрос положительный ответ, то тогда эти пленники и беженцы, видимо, становились не рабами, а особой категорией «подданных», а со временем полностью ассимилировались.

Как большинство западных потребителей сегодня никогда не окажется в тех условиях, в которых воспроизводятся материальные основания их жизни, так и греки в Афинах почти не замечали примерно половину рабского населения города-полиса, которая работала в карьерах, на шахтах, в лесах и на галерах. Государства Месопотамии в меньшей степени нуждались в мужской рабочей силе, чтобы добывать камень, медь для вооружений, древесину для строительства, на дрова и уголь. Все эти работы велись на большом расстоянии от поймы рек, поэтому были относительно незаметны для жителей центра, но не для государственных элит. Вероятно, феномен «экспансии Урука» – обнаружение культурных артефактов Урука на его периферии и в горах Загрос – отражает попытку создать или контролировать торговые пути для получения жизненно важных товаров, отсутствовавших на аллювиальной равнине[167]. Несомненно, рабов захватывали в этой зоне экспансии, но непонятно, считал ли Урук рабов и военнопленных главной добычей, взимал ли дань с покоренных народов в необходимых ему товарах или же в обмен на них торговал зерном, тканями и предметами роскоши. В любом случае принудительный труд применялся в непосредственной близости от Урука (видимо, это были переданные торговым партнерам субподряды), поэтому оставил столь мало или вообще не оставил о себе клинописных свидетельств.

И, наконец, во многих древних государствах широко использовались две формы общинного рабства, которые имеют семейное сходство с рабством, но не были зафиксированы в текстовых источниках так, чтобы мы считали их рабством. Первую форму можно назвать массовой депортацией в сочетании с принудительным общинным переселением. Лучшие описания этой практики оставило нам Новоассирийское царство (911–609 годы до н. э.), где она применялась в огромных масштабах. Хотя новоассирийское царство существовало намного позже, чем интересующий нас период, ряд ученых утверждают, что схожие формы закабаления использовались значительно раньше в Месопотамии, египетском Среднем Царстве и Хеттской империй[168].