Против зерна: глубинная история древнейших государств

Именно эта центральная зона была источником государственной власти и социальной сплоченности. Но она же была и ахиллесовой пятой государства – сокращалась первой и самым радикальным образом в любой кризисной ситуации[195]. Эта зона находилась ближе всего к государственному центру, была самой ценной и насыщенной ресурсами, поэтому могла дать самый большой «урожай» трудовых ресурсов и зерновых. Опрометчивый правитель с военными или монументально-строительными амбициями, опасавшийся вторжения или внутренних врагов, испытывал искушение пойти по линии наименьшего сопротивления – выкачать все ресурсы из центральной зоны. Два обстоятельства превращали этот путь в опасную азартную игру, которая могла разрушить государство. Во-первых, поскольку аграрные царства зависели от капризов погоды, осадков, вредителей, болезней человека и растений, то их ежегодные урожаи были чрезвычайно изменчивы даже в самых надежных с аграрной точки зрения экологических условиях. В обычных обстоятельствах размер «дохода», который элиты могли выжать из центральной зоны, серьезно колебался. Если элиты настаивали на стабильном, не говоря уже о растущем, притоке зерна и труда, т. е. отказывались учитывать нормальные колебания прибыли, то аграрное население этой зоны было вынуждено брать на себя губительное бремя колебаний урожая, невзирая на свои и без того скудные средства существования. Во всех аграрных экономиках главный вопрос классовых отношений заключается в том, какой класс несет бремя неизбежных потрясений неурожайного года, т. е. какой класс обеспечивает собственную экономическую безопасность за счет других.

Второй фактор, о котором нужно помнить применительно к первым государствам, – их очень ограниченные знания о фактических посевных площадях и возможных и реальных урожаях, особенно по районам и отдельно для пшеницы и ячменя. Хотя государство лучше понимало ситуацию в своем жизнеобеспечивающем центре, чем на окружающих территориях, оно все равно могло реквизировать слишком много зерна в неурожайный год, поставив подданных на грань голодной смерти. Иными словами, помимо хищничества, первые государства не обладали детальным знанием, чтобы менять стратегии присвоения в соответствии с «платежеспособностью» подданных. Как однажды выразился мой коллега, первые государства – это руки, на которых есть «только большие пальцы и никаких иных для тонкой настройки»[196]. Последствия их ошибочных суждений усугублялись неспособностью контролировать хищнические аппетиты сборщиков налогов на местах, стремившихся награбить побольше для себя.

В чрезвычайной ситуации, когда максимизация налоговых поступлений была вопросом выживания, давление на центральную зону было неизбежным, даже если грозило вызвать бегство населения и/или восстание. Близлежащие районы не были реалистичной альтернативой: как правило, они были более маргинальны с сельскохозяйственной точки зрения, имея низкие и непредсказуемые урожаи; налоги, которые можно было затребовать с этих районов, серьезно уменьшались высокими транспортными расходами на их доставку; сведения об этих ресурсах и контроль над административным аппаратом, необходимым для их присвоения, радикально сокращались по мере отдаления от государственного центра. Элита, убежденная в смертельной опасности или охваченная чрезмерными амбициями, не испытывала угрызений совести, если использовала стратегии, угрожавшие уничтожить курицу, которая несла золотые яйца, – зерновой центр государства. Я полагаю, то, что мы ретроспективно воспринимаем как «крах», часто объясняется сопротивлением и бегством доведенных до отчаяния подданных из центра государства в подобных ситуациях.

Исследователи того, что «крушение» реально означало для государств Месопотамии в 3 тысячелетии до н. э., отмечают те же проблемы, с которыми сталкивались те, кто брал на себя бремя риска: «Маловероятно, что центральная власть сократит расходы пропорционально снижению поступлений от некоторых групп общества, – весьма вероятно, что налоговая нагрузка на остальные группы будет увеличена»[197]. Археологические находки периода поздней аккадской династии (примерно 2200 год до н. э.) указывают, что ядро царства периодически сжималось, поскольку было одновременно самым богатым и самым близким источником доходов. Чиновники государственного центра могли и на самом деле требовали, чтобы подданные сажали больше зерна и сокращали вспаханные под пар участки, тем самым максимально увеличивая быструю прибыль за счет долгосрочной производительности. Два столетия спустя, когда Уру, видимо, угрожали вторжения амореев, оборонявшиеся генералы настолько усилили давление на земледельцев, требуя поставок зерна, что те либо сопротивлялись, либо сбегали. Крушение основанного на зерновых и рабочей силе государства хорошо отражено в отрывке из известного «Плача об Уре»: «Голод заполняет город, как вода <…> Его цари, одинокие, тяжело вздыхают в своем дворце, их люди бросают свое оружие»[198].