Если бы в 2500 году до н. э. мы посмотрели из космоса на первые государства Месопотамии, Египта и долины Инда (например, Харрапан), то они были бы почти незаметны. Если бы мы проделали то же самое в 1500 году до н. э., то увидели бы больше центров государственности (майя и берега Желтой реки), но их географическое присутствие уменьшилось. Даже в годы расцвета римского и раннеханьского «супергосударств» территории их реального контроля были поразительно незначительными. Что касается населения, то его подавляющее большинство на протяжении всего этого периода (и, вероятно, до 1600 года) составляли безгосударственные народы: охотники, собиратели, в том числе морские, садоводы, подсечно-огневые земледельцы, скотоводы и фермеры, которых не контролировало и не облагало налогами ни одно государство[212]
. Даже в Старом Свете пограничья государств были весьма обширными и манили тех, кто хотел держаться подальше от государства[213].Будучи преимущественно аграрными, государства, за исключением нескольких межгорных долин, выглядели как небольшие архипелаги в аллювиальных поймах горстки крупных рек. Как бы могущественны они ни были, их власть была экологически ограничена увлажненными плодородными почвами, необходимыми для концентрации рабочей силы и зерна – фундамента их власти. За пределами этой «золотой середины» между засушливыми районами, болотами, топями и горами власть государств заканчивалась. Они могли организовать карательные экспедиции и выиграть пару сражений, но власть и контроль – совершенно другое дело. Большинство древних государств, независимо от продолжительности жизни, состояли из напрямую управляемого центра, промежуточной зоны, где подчинение народов государству колебалось вместе с его могуществом и богатством, и зоны, государству неподконтрольной. По большей части государство и не стремилось управлять фискально безнадежными территориями за пределами центра, потому что не смогло бы возместить расходы на их контроль. Напротив, государство старалось обзавестись военными союзниками и доверенными лицами на периферии и посредством торговли получать необходимое дефицитное сырье.
Периферия была не просто неуправляемой, или, вернее, еще неуправляемой территорией, а с точки зрения государственного центра зоной, подконтрольной «варварам» или «дикарям». Хотя эти понятия вряд ли можно развести, как точные линнеевские категории, обычно «варварами» называли враждебные скотоводческие народы, которые представляли военную угрозу для государства, но, при определенных обстоятельствах, могли стать его частью, а «дикарями» – группы охотников и собирателей, которые считались неподходящим «сырьем» для оцивилизовывания, поэтому их следовало игнорировать, убивать или брать в рабство. Когда Аристотель писал о рабах как орудиях труда, он, вероятно, имел в виду «дикарей», а не всех варваров (например, персов).
Оптика «одомашнивания» полезна для понимания смысла слова «варвары» для первых государств. Зерновые земледельцы и подневольные люди, жившие в государственных центрах, – это одомашненные подданные, а собиратели, охотники и кочевые скотоводы – дикие примитивные неодомашненные народы, или варвары, которых следовало превратить в одомашненных подданных так же, как вредители и хищники дикой природы были превращены в домашних животных. В лучшем случае они считались еще не пойманными, а в худшем – помехой или угрозой, которую нужно устранить. Сорняки на вспаханном и засаженном поле считаются по отношению к домашним растениям таким же вредителем, как варвары для цивилизованной жизни. Они – помеха, как птицы, мыши и крысы, пришедшие незваными гостями на ужин из урожая земледельца, они представляли угрозу для государства и цивилизации. «Неодомашненные» сорняки, паразиты, вредители и варвары угрожали цивилизации зернового государства. Их следовало либо приручить и одомашнить, либо, если это не получалось, уничтожить и жестко убрать из хозяйства.
Я хочу еще раз подчеркнуть, что использую слово «варварский» в ироничном и критическом смысле. «Варвар» и родственные ему понятия – «дикарь», «неотесанный», «лесной человек», «горный человек» – были изобретены в городских центрах, чтобы описывать и стигматизировать тех, кто не стал подданным государства. В эпоху династии Мин понятие «приготовленный», обозначавшее ассимиляцию варваров, подразумевало тех, кто начал вести оседлый образ жизни, был внесен в реестры налогоплательщиков и в принципе подчинялся ханьским магистратам, т. е. «был нанесен на карту». Часто группа с общим языком и культурой делилась на подгруппы «сырых» и «приготовленных» исключительно по критерию того, жили они внутри или за пределами зоны государственного управления. Как для римлян, так и для китайцев варварство и племенной строй начинались там, где заканчивались их налогообложение и власть. Далее я использую понятие «варвар» и его производные как ироничные краткие обозначения «безгосударственных народов».