Протопоп Аввакум и начало Раскола

Федор в ту пору был осыпан милостями: он в 1652 году был пожалован окольничим за то, что получил от Сапеги признание за московским государем титула царя Малыя и Белыя Руси, ему было поручено заведывание несколькими приказами, а именно: Литовским, Дворцовым судным и Приказом Большого дворца. Он даже стоял во главе царской канцелярии, до ее превращения в независимый приказ. Однако он терпел и личные неудачи, и даже публичные оскорбления. Его печи для обжигания извести в Путивле и Олешне были уничтожены гетманом Выгодским с крымцами и окрестными жителями. Во время июльского восстания 1662 года беднота обвиняла его в том, что он сделал жизнь невозможной из-за дороговизны хлеба и соли, а также из-за обесценения медных денег. Говорили, что он действует на руку полякам, и он чуть не подвергся самосуду[1143]. Он был загружен всякого рода работой, но ничего не утратил из своей прежней горячей приверженности к духовным и умственным запросам; он по-прежнему относится с большой любовью и вниманием и к людям, и к идеям. Днем, как пишет его биограф, он выполнял свои обязанности, а ночи, невзирая на потребность в отдыхе, проводил в обществе людей праведных и искушенных в знании Священного Писания. Иногда он почтительно беседовал с ними до утра, с тем чтобы с наступлением дня снова возвращаться к своим служебным обязанностям[1144].

Еще большей заслугой Ртищева было то, что он не отказывался ни от одной из своих прежних привязанностей. Он часто пытался побудить Никона изменить свой образ действия, невзирая на то, что тот его резко отталкивал; Ртищев оставался верен Никону даже в постигшей его немилости. Он заверял Никона в своем постоянном добром расположении, посылал к нему своего двоюродного брата Федора Соковнина и даже соглашался передавать послания Никона царю[1145]. Когда Аввакум явился к Ртищеву в его хоромы, тот бросился к нему навстречу, упал к его ногам, испрашивая благословение, затем увлек Аввакума в свою горницу, откуда не выпускал его в течение трех суток[1146]. Им было что рассказать друг другу; нужно было обсудить столько важных вопросов.

Ртищев доложил царю о возвращении протопопа. Царь тотчас допустил его к целованию. Свидание, по-видимому, носило отпечаток одновременно и дружелюбности, и одержимости, ибо прошлое было полно как хороших, так и плохих воспоминаний. В будущем же предстояли еще более горестные расхождения. Свидание было кратким. Царь дал Аввакуму наглядное доказательство своей благосклонности, поместив его рядом с собой, в Кремле, на монастырском подворье. Но на этой публичной аудиенции у царя не было возможности, а может быть не было и желания, расспросить его относительно понесенных им несчастий и его намерений на будущее[1147]. Поэтому Аввакум обратился к нему с челобитной.

Челобитная Аввакума:

«От Высочайшая устроенному десницы, благочестивому государю, царю-свету Алексею Михайловичу, всеа Великия и Малая и Белыя России самодержцу, радоватися. Грешный протопоп Аввакум Петров, припадая, глаголю тебе, свету, надеже нашей. Государь наш свет! Что ти возглаголю, яко от гроба возстав, от далняго заключения, от радости великия обливаяся многими слезами, свое ли смертоносное житие возвещу тебе, свету, или о церковном раздоре реку тебе, свету?

Я чаял, живучи на Востоке в смертях многих, тишину здесь в Москве быти; а я ныне увидял церковь паче и прежняго смущенну. Свет наш государь, благочестивый царь! Златоустый пишет на послание к Ефесеом: «ничтоже тако раскол творит во церквах, якож во властях любоначалие, и ничтож тако прогневает Бога, якоже раздор церковной». Воистинно, государь, смущенна церковь».

Затем Аввакум напоминал о предупреждениях Провидения: о его собственном страшном видении в Тобольске, о моровой язве. «Агарянской меч, – говорил он, – стоит десять лет безпрестани, отнележе разодрал он церковь». Далее он продолжал с горечью:

«Лучши бы мне в пустыни Даурской, со зверми живучи, конец прияти, нежели ныне слышу во церквах Христа моего глаголющи невоскресша[1148].

Вем, яко скорбно тебе, государю, от докуки нашей. Государь-свет, православной царь! Не сладко и нам, егда ребра наша ломают и, развязав, нас кнутьем мучат и томят на морозе гладом. А все Церкви ради Божия стражем. Изволишь, государь, с долготерпением послушать, и я тебе, свету, о своих бедах и напастех возвещу немного».