Протопоп Аввакум и начало Раскола

Если Неронов больше года, не переставая проповедовать неподчинение официальной церкви, ускользал от розысков, то это было только благодаря тому, что повсюду как среди верующих, так и среди духовенства он находил сторонников. Повсюду, где распространялся слух о церковных изменениях, продиктованных Москвой, верующие начинали волноваться. В северных скитах, где благочестие уже давно носило апокалиптический характер, считали, что на царском престоле водворилась ересь и предсказанное великое отступничество накануне Второго пришествия. Странствующие монахи, паломники, полумиряне, полумонахи, в то время очень многочисленные, удовлетворяли свою жажду духовного подвига тем, что ходили по обширной Русской земле из одного монастыря в другой, разносили по городам и весям все эти тревожащие новости. У приходских священников, более степенных и чаще соприкасающихся с действительностью, были другие причины недоверия и неприязни по отношению к патриарху и епископам: они знали их по их бюрократическим притеснениям, их незаконным поборам, их позорной роскоши, по произволу и жестокости их управления. Никон, старавшийся так превозносить свою духовную власть, не сделал ничего, чтобы поднять условия жизни низшего духовенства; и, наоборот, епископы, которых он терроризировал, старались у себя подражать его великолепию, его властности и еще более угнетали своих подчиненных. Никогда еще пропасть между иерархами и простыми священниками не была так велика. Верующие, будь то деревенские жители или горожане, жаловались и на общественное устройство в целом; свободные общины все более и более подпадали под власть феодальных владельцев, города, подчиненные царскому двору, были переуступлены более требовательным помещикам, и Уложение царя Алексея Михайловича 1649 года делало невозможным переход людей от одного владельца к другому. Каждый чувствовал себя подчиненным: крестьянин своей общине, крепостной – своему помещику, ремесленник – своей слободе, все же чувствовали себя под бременем обычных и чрезвычайных налогов, наборов для войны, мобилизаций, трудовой повинности. Широким народным чаяниям морального и религиозного улучшения ответили лишь теоретическими реформами, интересовавшими единственно ученых, или же узкой и мелочной регламентацией. Единственный исход, чтобы обрести гражданскую и моральную свободу, – это было бегство. Чувствовалось, что можно было только бежать – бежать в свободные просторы Нижней Волги, Дона, Урала, Сибири, или же даже бежать куда-то в своих родных местах, бежать от общества, от официальной церкви, от ее принуждения, ее власти[1048]. Для народной души, религиозной и ищущей Бога, враждебной навязанным формам и внешнему принуждению, нет ничего более привлекательного, чем начать отрицать и церковь, и общество, считая, что и то и другое находится во власти дьявола и антихриста.

В этом заключалась настоящая причина глубокой вражды к новшествам, вводимым Никоном. Без сомнения, Никон совершенно этого не видел. Все его внимание было устремлено на пассивное сопротивление высшего духовенства. На всех соборах воля его торжествовала, но кажущееся единодушие было результатом скорее страха, чем убеждения. Извержение из сана Павла Коломенского[1049], совершенное самым грубым образом, из-за единственного случая проявленного им протеста, заставило трепетать даже строптивых[1050]. Молчаливая оппозиция некоторых иерархов – Макария Новгородского, Маркела Вологодского, Александра Коломенского[1051] – имела то преимущество, что они хотя бы в повседневной жизни своей епархии могли свободно выражать свои взгляды. Эти иерархи удовлетворялись тем, что не настаивали на выполнении новых правил, не требовали переписки и раздачи новых книг и вместе с тем не препятствовали пропаганде старой веры. Митрополит Казанский Корнилий обеими руками подписывался под деяниями всех имевших место соборов, но троеперстное крестное знамение было введено в его епархии только его преемником Лаврентием в 1658 г.[1052]