Протопоп Аввакум и начало Раскола

Наряду с этими важными, чисто религиозными посланиями были и более личные весточки. От дьякона Федора было письмо семье протопопа: он благодарил Анастасию за съестные припасы, которые она ему переслала через Лодьму и с «лодкой Ивана»; просил прислать еще, так как его жена, оставшаяся в Москве, посылала на это деньги. «Брата» Ивана просил потрудиться на благо Церкви и поступать, как его отец учил, а также сообщить о нем жене его и Максиму и ему сообщить о них, что узнает. Он заканчивал замечаниями о малом стаде верующих и о малом числе истинно православных священников: «Да сие все про себя знайте, а письмо раздерите мое мучителева ради имени»[1534].

В праздник Преображения Аввакум смог совершить водоосвящение и окропить верующих святой водой. Существовал обычай посылать святую воду тем, кого особенно любишь и уважаешь. Нет сомнения, что он передал через Поликарпа бочонок с богоявленской водой своей семье[1535]. Также, наверное, пошли от него и милые посланьица жене и Морозовой, то есть тем, кому он вообще обычно писал, были, наверное, послания и для иных мятущихся душ в Москве и других местностях.

Пришла зима. На Крещение Аввакум еще смог снова освятить воду. Вскоре после этого через некоего Машигина, привезшего посылки от Анастасии, он послал своей семье еще бочонок святой воды вместе со следующим письмом:

«Всем без разбору – благословение; Марковну Бог простит. Пришли с Машиги[ным] ваши все посылки. Я Огрофене холстинку послал, да неведомо, до нея дошла, неведомо – нет; ушто ей, бедной, некому о том грамотки написать? ушто она бранится з братиею? А я сетую: не весть – дошла, не ведомо – нет. А о рубашках я с Тимофеем писал про холстинку и про него, что он сплутал, нам посылку с Москвы не привез. И он ушто то и отодрал? Три рубахи пришлите. Да и рубахи надобно: часто наг хожу. Да и башмачишков нет – какие бы нибудь. Да и ферезиш ков нет. Да и денженец нет. Грамотки, Иван, бояроне в столпчик запечатай, да пошли. Послал ныне богоявленской воды боченку, а летом августовы; а нынешную и первую сам святил. О мире преж всего писал я вам – Федор, что об одном деле двожды говорить? (…) К Маремьяне попадье я грамотку с Иваном Архиповым послал – велю жить с попом; что она плутает? Апостол глаголет: святит бо ся муж неверен о жене верней. Многонко там писано, а ныне с Стефаном… послал с сестрою, неколи много писать, надобе боло итить.

В Соловки-те Федор хотя бы подъехал; письма-те спрятав, в монастырь вошел, как мочно тайно бы, письма-те дал, и буде нельзя, ино бы и опять назад совсем».

На полях сделана приписка, адресованная Федору:

«Хто тебя научил указывать тово мне, чтоб я Феодосье той запретил? Плутаешь иное и ты много. Ведаю веть я и твое высокое житье, как, у нея живучи, кутил ты! Горе биешь те мне с вами стало»[1536].

Это письмо написано на обороте того, которым Иродион Греков благодарил протопопа за то, что тот ему написал, и просил писать и впредь, ибо после того как пробыл пленником в Крыму у мусульман, он очень нуждался в его советах. Он припадал к его стопам и молил о благословении. Этот Иродион был не кем иным, как новым воеводой на Мезени[1537].

Таким образом, Аввакум с далекого устья Печоры, несчастный узник, не имевший даже во что одеться, наблюдал за своей семьей, старался водворить в ней нарушенный Федором мир, пробирал последнего, одновременно давая ему опасное поручение; был духовным наставником воеводы, делал важное каноническое указание, напоминая о том, что даже отступничество священника не было для его жены поводом его оставить; все время сохранял связь с Соловками. И все это молнией проносится в свете одной сохранившейся очень краткой записки!

V В Москве. Морозова и Авраамий. Преследования