– Само собой, – сказала женщина. – О нем-то я первым делом и подумала, когда предлагала вам помощь. Я не знала, что он всего лишь низший служащий, но раз вы так говорите, наверное, так оно и есть. И все равно я думаю, что отчеты, которые он отправляет наверх, все же имеют какой-то вес. А отчетов он пишет множество. Вы говорите, чиновники ленивые, но на самом деле не все: этот следственный судья – вот он как раз пишет особенно много. В прошлое воскресенье заседали до вечера. Все уже разошлись, а судья остался в зале, мне пришлось ему принести лампу – у меня только маленькая, кухонная, но ему и такой хватило, и он тут же принялся писать. А тут и муж пришел, у него в то воскресенье был выходной, – мы принесли мебель, обставили опять комнату, потом зашли в гости соседи, мы поболтали при свечке, про судью совсем забыли и пошли спать. А потом вдруг – совсем уж поздней ночью, кажется, – просыпаюсь, а у кровати судья стоит и лампу рукой прикрывает, чтобы на мужа свет не падал – но это он зря, сон у мужа такой, что его никаким светом не разбудишь. Я так перепугалась, что чуть не закричала, но судья был так мил – приложил палец к губам и сказал шепотом, что допоздна писал, что возвращает мне лампу и что никогда не забудет миг, когда увидел меня спящей. Я все это к тому говорю, что судья пишет очень много отчетов, особенно о вас, ведь на воскресном заседании важнее вашего допроса, считайте, ничего и не было. Такие длинные отчеты не могут ведь совсем не иметь веса. К тому же по этому случаю видно, что судья мной интересуется, и как раз сейчас, по первости – он ведь, похоже, только-только меня заметил, – я могу на него сильнее всего влиять. А что я ему небезразлична, я и по другим признакам вижу. Вчера он мне через студента, который у него работает и которому он очень доверяет, прислал в подарок шелковые чулки, якобы за то, что я убираю зал заседаний, но это только предлог, ведь уборка моя обязанность и за нее мужу доплачивают. А чулки красивые, сами посмотрите. – Она вытянула ноги, подняла юбку до колен и сама засмотрелась на чулки. – Красивые, только тонкие слишком, для меня не годятся.
Вдруг она остановилась, положила свою ладонь на руку К., словно хотела его успокоить, и прошептала:
– Тише, Бертольд на нас смотрит
К. медленно поднял глаза. В дверях зала заседаний стоял молодой человек, низкорослый, с кривоватыми ногами и редкой рыжеватой бородкой, которую он непрерывно поглаживал, стараясь придать себе важный вид. К. смотрел на него с любопытством – ведь это был студент таинственной юриспруденции, в каком-то смысле живое ее воплощение, и ему, вероятно, было уготовано большое чиновничье будущее. Студента же, напротив, К. совершенно не интересовал, он лишь поманил женщину пальцем, которым только что чесал бороду, и подошел к окну. Женщина наклонилась к К. и прошептала:
– Не сердитесь на меня, очень прошу вас, и не думайте обо мне плохо – мне придется к нему подойти. Какой же он мерзкий, посмотрите только на его кривые ноги. Но я скоро вернусь и тогда пойду с вами, если возьмете меня с собой, – пойду, куда захотите, и делайте со мной, что захотите, и чем дольше я сюда не вернусь, тем лучше, – вот бы не возвращаться никогда!
Погладив еще раз К. по руке, она вскочила и побежала к окну. К. невольно потянулся за ее рукой, но схватил пустоту. Она и вправду пыталась его соблазнить, и даже по здравом размышлении он не находил причин сопротивляться этому соблазну. Мимолетное подозрение, что женщина подослана судом и заманивает его в ловушку, он легко отбросил. В какую еще ловушку? Разве он недостаточно свободен, чтобы разнести в клочья весь этот суд или хотя бы свое собственное дело? Не слишком ли мало он в себя верит? Да и ее предложение помочь звучало искренне и было, возможно, не лишено полезности. К тому же, вероятно, нет лучшего способа отомстить следственному судье и его присным, чем отнять у них эту женщину и оставить ее себе. Однажды поздней ночью, попотев над лживыми отчетами по делу К., судья ведь может и не обнаружить ее в постели. Постель окажется пуста, потому что эта женщина будет принадлежать К. – вот эта женщина у окна, это теплое, пышное, гибкое тело в темном платье из грубой тяжелой материи будет полностью принадлежать ему одному.