Провал резидентуры

— За мной, — командую я, и мы бежим по узкой тропе в сторону, противоположную городу. Со мной мой ординарец субофицер Дилиль, рядом бежит лейтенант, взвод — цепочкой позади.

— Нам с вами предстоит необычная операция, лейтенант, — говорю я на бегу, ощущая, что, несмотря на мои опасения, я устойчиво взял боевое дыхание.

— Слушаю, гражданин майор, — сосредоточено выдыхает лейтенант.

— Вы знаете, кто такой Шалеанский Ока?

— Лжепророк многобожия монархии Оанаины, — выпаливает лейтенант, не задумываясь.

Это хорошо, что он не задумывается.

— Правильно, — говорю я. — Сейчас нам предстоит по заданию командира бригады, в свою очередь полученному им от командира группы армад «Север», захватить этого лжепророка живым.

Молодец, лейтенант — другой на его месте непременно наклал бы в штаны, а этот воин только посерел, — правда, настолько заметно, что я вижу это даже при слабом свете Красной луны.

— Есть захватить вражеского лжепророка, — отзывается он наконец.

Сам я понимаю так, что командованию нужен живой Ока, чтобы сломить дух противника. Известно, что Ока не в ладах с Верховным Синодом Культов, этим змеиным гнездом ересиархов различных ложных верований, управляющим многочисленными последователями языческих заблуждений в Оанаине. Но среди населения Ока очень, очень влиятелен. Ока — проповедник единобожия, хотя и его учение в сравнении с единственно верным светлым учением Пророка — мрачная ересь; но все же в случае его захвата Оку, как я понимаю, можно заставить приветствовать приход на их землю сил Единого.

А лейтенант ничего, молодец. Даже дыхание уже восстановил. Дилиль вот, слышу, уже зубами стучит. Шутка ли, взять Оку. У Оки нет вооруженной охраны, но в том-то, между нами говоря, весь ужас и состоит. Говорят, не люди его охраняют.

Мы выбегаем из парка через калитку, нараспашку висящую на одной петле. Тропа идет в поле между зарослей шегавы.

И тут меня самого начинает, доложу я вам, пробирать хар-рошая дрожь. Стыдно — ведь на севере видно зарево и, если остановиться и прислушаться, можно, наверное, разобрать шум боя, который ведет наш доблестный десант. А я дрожу на бегу. Осознаю. Бежим захватывать Шалеанского Оку, который ложно утверждает, что его бог дал ему власть над Древними Силами Шилемаура, владевшими этой землей задолго до Нисхода. Ложно-то оно ложно, да только как быть с чудесами, которые он творит? До войны, помню, читал в «Божьем свете», какие он номера откалывает. И ведь не оанаины какие-нибудь невежественные писали — ученые люди, академики.

И тут мы все резко, как по команде, останавливаемся. Будто нас всех — двадцать девять человек — кто-то сзади схватил за ремень.

Я человек бывалый. Я до войны служил в полиции. Чего только не видел и не слышал. Мне тридцать девять лет, я в армии со дня объявления войны, почти девять лет уже.

И лейтенант Юссуп не лыком шит, как я только что доложил.

А уж солдаты-то его и вовсе… Задачи они пока не знают, а если б и знали — все они Волчата, потом Юные Бойцы, потом — в отличие от тех, что бегут сейчас сквозь заросли к южной окраине Шенаины — опытные, обстрелянные бойцы, фронтовики, и всякие сказки про колдунов для них — пыль.

И тем не менее все мы останавливаемся посреди поля, в темноте, разбавленной слегка лишь тусклым светом Красной луны. Нас прошибает холодный пот.

Слева, из кустов, кричит ночная птица. У нее протяжный, печальный крик, от которого щемит сердце.

А справа, с поля, ей отвечает ворона. Протяжно каркает, но мягко, будто спросонок.

Тишина.

— Что стоим? — ору я изо всех сил. — Взво-од! Бего-ом — марш!

И мы бежим, бежим ровно, бежим, скупо дыша, через поля — к холмам, на одном из которых — дом лжепророка. Я, поседевший на фронте ветеран, бегу, стуча зубами, хотя заставляю себя думать о задании, о карте — вот, мол, холмы, за которыми — Сороковое шоссе, шоссе идет полукругом, ехать по нему от Шенаины до этих холмов километров семьдесят, а напрямую, через поля — не более двадцати. А в голове, на самом деле, одна мысль, от которой остро хочется залечь где-нибудь и не вылезать до рассвета.

Это кричала не птица, и не птица ей ответила.

И не человек.

Может быть, я даже и поддался бы этой нерациональной, неправильной панике, сделал бы что-нибудь недостойное звания командира — не знаю: во всяком случае, через полчаса, когда мы достигаем холмов и начинаем подниматься на склон того из них, на вершине которого стоит дом Оки, все эти мысли у меня вылетают из головы, потому что спереди, со склона, по нам открывают огонь из автоматов. А те, кто по ночам кричит неземными голосами, вряд ли стреляют из автоматов, не так ли?

Мы рассыпаемся, открываем ответный огонь, нащупывая противника, летят гранаты, командуют сержанты, кажется, слышны даже хриплые команды с той стороны — это все уже привычное, свое, страха нет, я командую, идет бой.