Провансальский триптих

Я часто задаю себе вопрос: как случилось то, что случилось? Каким чудом всего через несколько лет после кровопролитной девятилетней войны, когда еще не осела взметенная германской конницей Цезаря пыль, не рассеялся запах гари и на полях сражений у стен Герговии, Алезии и по берегам Аксоны белели непогребенными кости почти миллиона павших галльских воинов, на завоеванных территориях, точно грибы после дождя, стали вырастать города, столь отличные по духу, внешнему виду, способу функционирования от давних племенных столиц, будто их перенесли из другой культурной среды? Бывшие кельтские поселения обрели новый облик: Арль (Colonia Iulia Paterna Arelatensium Sextanorum), Ним (Colonia Augusta Nemausus), Нарбонна (Narbo Martius), Оранж (Colonia Iulia Prima Secundanorum Arausio), Фрежюс (Colonia Octaviorum) поразительным образом уподобились городам Апеннинского полуострова, а большинство их коренных обитателей, сохраняя свою идентичность, в скором времени приобрели статус равноправных граждан Римской империи.

Воистину римская социальная инженерия не имела себе равных! Подлинное завоевание Арля (то же самое можно сказать и о других городах Галлии) произошло не насильственным путем, а в результате необычайно быстрой ассимиляции — цивилизационной и культурной. Путем мирной экспансии — не в железных рукавицах, а в шелковых перчатках. И при этом никакого движения сопротивления, никаких мятежей, никаких войн! Pax Romana[331]! Римские интеграционные методы были на удивление эффективны — в покоренных провинциях и захваченных городах завоеватели сохраняли все, что могло быть освоено: социальную структуру, праздники, племенные традиции, даже местных богов, у которых немедленно находились двойники в римском Пантеоне. Так, кельтский Беленоc становится Аполлоном, Таранис — Юпитером, богиня Сирона иногда ассоциировалась с Дианой. Однажды запущенный процесс латинизации дальше покатился сам. И покатился быстро. Уже в конце правления Октавиана Августа свадебные церемонии, процессии с изображениями богов, погребальные обряды, перечисленные в fasti[332] праздники немногим отличались от римских. Пожалуй, история Европы не знает других столь же успешных интеграционных экспериментов. Вероятно, после падения Римской империи единственный (если не считать франкскую империю Карла Великого) пример подобного рода — продержавшаяся немногим более ста лет Австро-Венгерская монархия. А ведь о мирном сосуществовании народов и культур мечтали испокон веку. Это имел в виду Фалес Милетский, рекомендуя ионийцам создать конфедерацию. Идея объединенной Европы угадывается в сочинении Блаженного Августина De civitate Dei[333]. О ней мечтал Данте Алигьери (De Monarchia[334]) и Максимильен Сюлли, который в своем проекте международного соглашения Le Grand Dessein[335] предлагал создать в Европе объединенное государство по образцу древнегреческой амфиктионии[336]. Ее представлял себе Иммануил Кант, когда писал Zum ewigen Frieden. Ein philosophischer Entwurf[337], и Клод Анри де Сен-Симон в De la réorganisation de la société européenne[338].

К сожалению, настоящую унию европейских народов, о которой (уже в более близкие к нам времена) мечтали Виктор Гюго, Джузеппе Мадзини, Конрад Аденауэр, видя в ней сообщество стран, чья родословная восходит к греко-латинскому прошлому — греческой философии, иудео-христианским ценностям, римскому праву, — еще только предстоит создать. Путь к ней изобилует провалами и ловушками: тут и эгоизм, и национализм, и элементарная глупость. Цели наверняка не приблизит подрезка культурных корней, каковой является исключение латыни из школьных программ или постановления Второго Ватиканского собора об ее устранении из литургии. Еще не так давно латынь была последним универсальным языком Европы. Теперь, получив ярлык мертвого языка, реликта, она вот-вот разделит участь других мертвых языков, вместе с которыми безвозвратно уходит частица нашего прошлого, то есть нас самих.