Провансальский триптих

Однажды, разыскивая потерявшегося бычка, Жак Рубо увидел отпечатавшиеся на болотистой почве странные следы и пошел по ним, но до встречи с тем, кто их оставил, дело не дошло. Затем несколько дней кряду он натыкался на новые следы (clades — клинья — на языке пастухов), которые никак не могли принадлежать быку… Жак терял их, снова находил, не зная что и думать. Поначалу он считал, что следы оставляет aquéli feròugi — одна из разновидностей живущих в Камарге диких кабанов, — и возвращался к ним снова, на всякий случай прихватив железный трезубец (Mai en partènt, m’ère precauciouna de moun ferre[387]).

День за днем приносил очередные разочарования, пока Жак не обнаружил свежую цепочку следов, двинувшись по которым заметил в гуще прошлогоднего камыша плохо различимую фигуру. Перепуганная лошадь встала как вкопанная, отказываясь сделать хотя бы шаг вперед, вся в поту, фыркая от страха; с морды ее клочьями летела пена. С большим трудом преодолевая сопротивление лошади, Жак приблизился к зарослям и разглядел сперва нечто вроде куска мешковины, наброшенного на хребет, затем поджатые задние ноги, обросшие свалявшейся шерстью, и пару раздвоенных копыт. Существо долго не шевелилось, но потом медленно повернуло голову, и тогда оцепеневший, полумертвый от страха пастух увидел изможденное, изборожденное морщинами печальное человеческое лицо, а над широким лбом — два извитых, будто у огромного козла, рога.

Побелевшими губами он прошептал слова заклятия:

— Recede… immundissime. Imperat tibi Deus Pater… et Filius… et Spiritus Sanctus!..[388]

Долгую как вечность минуту чудище смотрело на него человеческими глазами и вдруг… заговорило:

— Человек, не тревожься. Я не демон, которого ты боишься. Ты христианин, я это вижу. Ты христианин. Но я не демон…

Дрожа всем телом, Жак Рубо повернул лошадь и поскакал прочь. Помчался в свою хижину (cabane), где свалился в горячке на тростниковую подстилку и не один день пролежал, попеременно молясь и бредя.

Далее рассказывается о том, как герой, терзаемый противоречивыми чувствами: то богобоязненностью, то простой человеческой жалостью, — пытается отыскать умирающего от старости и голода… кого? Фавна? Сатира? а быть может, самого Пана? — как, преодолевая привитый катехизисом страх перед нечистой силой (а возможно, еще более сильный страх перед своим духовником и церковным судом), выслеживает полубожественное существо, дабы показать, что он ему не враг. Как однажды февральским днем он встречает Чудище, ослабевшее от голода, и, увидев, что тот выкапывает из земли и ест какие-то корешки, преисполнившись сочувствия, отдает ему свою еду. Как, начиная с этого дня, Жак ежедневно вешает на ветку мастикового дерева мешочек с хлебом, сыром и сушеными фигами. Как постепенно, от встречи к встрече, между ними протягивается нить взаимопонимания, больше того, возникает робкая симпатия, своеобразная дружба. Как мало-помалу Жак примиряется с существованием чего-то несусветного, не признаваемого его религией, не вмещающегося в установленные ею границы. Однако он все еще в смятении: ничего не зная о мире, который существовал здесь до него, он не доверяет своим глазам, своему разуму. И Чудище открывает ему этот мир, заставляет поверить в его подлинность.

Посмотри на меня. Рога на моей голове и мои ноги как у животного — разве это не доказательство? Можешь ты принять меня за человека? Есть лишь один вечный бог. Но полубоги родятся, живут и старятся, и, прожив жизнь, которая не подвластна рассудку, они умирают, да, умирают, они снова превращаются в материю, они возвращаются в бездну пространства и времени — и я не знаю, куда их возвращает та воля, которая однажды заставила их выйти из бездны.

Народные легенды заканчиваются по-разному — конец может быть и плохим, и хорошим. Рассказ Жака Рубо завершается драматической сценой. Однажды, бродя по лесистым островкам среди зыбучих песков и болот Рьежа, Жак видит дерево с двумя разветвленными корнями, которое медленно, но неуклонно затягивает так называемая Большая бездна — омут, заполненный черной жижей. Облепленный илом ствол похож на человеческую фигуру. Жаку хотелось бы поверить, что перед ним и вправду дерево, но интуиция подсказывает: он — свидетель смерти последнего на этой земле полубога.

В заключительной записи Жака Рубо от 16 января 1418 года ощутима неподдельная, словно после ухода близкого человека, боль: