Провидение

— Может быть. Ты не замечала среди постоянных посетителей высокого парня с большой бородой и в бейсболке с надписью «Я — Провидение»?

Она качает головой. С уверенным видом и даже не задумываясь.

— Нет. А что? Маньяк завелся? Знаете, тут ведь неподалеку пару недель назад девушку изнасиловали. Вы по этому случаю?

— Нет. И близко нет. — Я в полной растерянности. Внутри все обмерло. Тупик. Говорю девушке, что должен позвонить, и набираю номер, предположительно принадлежащий Бородачу. И что? Ничего. Безразличный, безымянный голос предлагает оставить сообщение. Солнце палит, и сигарета у девушки крепче, чем надо бы, а может, здесь просто воздух такой, душный. — У вас здесь туалетом можно воспользоваться?

Она кивает.

— Вы только с Рики не связывайтесь. — Рикки. Бородач? Жалкая вещь надежда, но убить ее трудно. — У нее крышу сносит, когда дело касается копов.

У нее. В коротком коридорчике меня встречает сладковатая волна запахов. Женский голос. «А торт в день рождения можете? Торт-мороженое? И свечи такие, в форме цифр?» Прислоняюсь к стене. В голове жар. И внутри жар. На стене напротив яркая, разноцветная табличка: «Фраппе дня! Арахисовое масло и зефирный крем!» Вместо восклицательного знака должно стоять двоеточие.

Я закрываю глаза. Вспоминаю четвертый день рождения Чаки. Накануне вечером я вошел к нему в спальню. Он улыбался во сне, и я подумал: «Вот оно». На следующий день я рассказал об этом доктору, и Ло ахнула: «Ты почему мне ничего об этом не сказал?» Я сказал, что это мой ей подарок, хорошая новость, что я хотел сделать ей сюрприз. Помню, как она обняла меня. Помню силу и любовь ее объятий.

Но потом мы увидели доктора. Она никакой радости не проявила. Сказала, что отметит этот факт, что это интересно. Каждую ночь в течение следующей недели я оставался в его комнате и ни разу не заметил, чтобы у него шевельнулись губы. Спустя какое-то время я уже не был уверен, что действительно видел его улыбку. Каждый видит то, что хочет видеть. Особенно в темноте. Особенно когда речь идет о вашем ребенке.

В мужском туалете я закрываю дверь. Писсуар давно не мыли, поднятая крышка унитаза вся в желтых потеках. Дети. Но не мой мальчик. И не Бородач. Я промахнулся. Доверился инстинкту, пошел за ним, а он ошибся. Так всегда и бывает. Да, иногда он прав, но я сознательно блокирую все те моменты, когда он ошибался. День рождения Чаки. В тот раз Стейси пришлось спешно везти в больницу, и я был уверен, что она потеряет ребенка. Никому такого не желаю, но что-то подсказывало — в этот раз и о ней вспомнили в аду. Но все обошлось, все получилось прекрасно. Вот как бывает.

Я проиграл. Не чутье меня подвело. Оно сделало то, что делает всегда. Нашептывало, не давало покоя. Но моя работа в том и состоит, чтобы знать, когда оно действительно что-то ухватило или когда просто потягивается, умоляя вселенную бросить мне косточку.

Бородач ушел. Найти его невозможно. У меня нет на него выхода. Нет и не было.

Расстегиваю «молнию». Расстегиваю ремень. Обделавшийся и с голым задом, я трепещу на ветру, вот только ветра никакого нет. Есть только сырой, влажный воздух с запахом мочи. Я выдыхаю, пытаясь помочиться. Ну же, давай. Жжет. Сопротивляется. Смотрю и вижу то, что ожидал увидеть. На этот раз он прав, мой внутренний голос. Что-то не так. Я вижу кровь, и это моя кровь.

Джон

Думаю, я хотел сделать это с того самого дня, как перебрался сюда, просто взять и уничтожить все это дерьмо, каждый кусочек жизни, которую никогда не хотел и в которой увяз, с этой полужизнью, не-жизнью, жизнью-отравой. Матрас с гребаными простынями, доставленный из «Таргет», они никогда не были такими мягкими, как я хотел, потому что я ошибся, читая описание онлайн. Режу их, рву, пока не пробивает пот, вонючий данвичский пот. К черту простыни. Будь ты проклята, жизнь. Будь проклят ты, Роджер, и будь проклят ты, Магнус.

Я беру блендер, который заказал в «Бест бай» и который, вместе с DVD «Смешанных»[69], хотел подарить в шутку Хлое, как будто когда-нибудь она войдет в мою жизнь, как будто когда-нибудь ей понадобятся такие вот вещи, как будто когда-нибудь она пожелает иметь их. Я швыряю блендер в стену, весь, с пластиковым флаконом и тяжелым основанием. Он не разбивается. К черту блендер.

Микроволновка, этот творец великого множества жалких, убогих блюд, эта обработчица всего того, что попадало в нее из холодильника, всего того, что поддерживало во мне жизнь, как будто эта жизнь того стоила, как будто я мог рассчитывать на жизнь. Быть живым — ничто, если нет возможность жить.

Сталкиваю микроволновку с полки, и она с треском грохается на пол.