Провидение

Жму на кнопку треклятого звонка. Смогу ли? Монстр приоткрывает дверь; в руках у него ружье. Смогу. Пинаю дверь ногой. С такой силой, какой и сам еще не видел, потому что раньше всегда пытался ее удержать. Кто бы мог подумать, что это так приятно, ощутить выброс мощи, от которого, как на американских горках, захватывает дух. Это за справедливость. За добро.

Он успевает лишь только посмотреть на меня, и в следующее мгновение монстр уже мертв. Жизнь погасла в его холодных как лед голубых глазах.

Здесь что-то другое, не такое, как в прочих случаях. Я не плачу, не рву на себе волосы. На душе покойно. Выключаю жуткую грохочущую музыку. Замечаю банку пива. Пива он больше не попьет. И женщин бить не будет. Из-за меня. Из-за того, что я могу сделать. Из-за того, что я могу помочь.

На обеденном столе у этого мерзавца целый комплект угощений для его личного Дня благодарения — телефоны, пустые пакетики, весы, брикеты с дурью. Аккуратно, как младенцев, несу брикеты в ванную. Вскрываю — какие сладкие звуки, хлопки, — высыпаю в унитаз. Даже не верится, что это способно убить. Сколько детей не умрут теперь от передоза, думаю я и знаю, что совершил здесь доброе дело.

Помню, как мама пришла домой после своего первого дня в «Ти-Джей Макс»[72]. Так приятно чувствовать, что у тебя есть цель, сказала она и была права. Приятно.

Через пару дней в «Бостон геральд» появляется объявление об Уоррене «Даблъю» Шмидте. Ему было двадцать два. На его счету сорок один арест. По всему городу у него были наркопритоны, трижды ему предъявляли обвинение в изнасиловании. На проблемы с сердцем ранее не жаловался, но его смерть стала результатом обширного инфаркта.

Не могу сказать, что я счастлив. Я приехал сюда найти Роджера, но он так и не вышел из своего голубого домика со ставнями. Я не могу быть с Хлоей, и у меня, наверное, никогда не будет жизни, в которой есть любовь. Но мне и в голову не приходило, что я смогу сделать что-то со своей жизнью. И я никогда еще не испытывал ничего подобного. Впервые я чувствовал себя капитаном, стоящим у штурвала, а не трусом, дрожащим от страха в подвале. Я могу убивать людей, но могу и спасать их.

Линн, Линн, Город греха

Джон

После смерти Коди Кардашьяна, когда у меня только-только начал просыпаться интерес к самому себе, я каждый вечер прокрадывался вниз и читал газету. Там, в подвале, в больших пластиковых контейнерах, родители и хранили комплекты «Телеграф» за последние четыре года. Четыре года ожидания. Я представлял, как родители изо дня в день спускаются по ступенькам вниз, снимают крышку, кладут очередной выпуск в ящик, возвращают крышку на место и поднимаются из подвала. Чтение газет изменило для меня все. Задача представлялась нелегкая. Почти две тысячи номеров. Две тысячи дней. Конечно, прочитать статьи можно и онлайн, но время ощущаешь, только когда идешь в подвал, включаешь свет, видишь коробки и понимаешь, что за ними поездки в магазин и походы в подвал. Ждать — дело нелегкое. Я же просто спал.

Поначалу мне было интересно видеть свою фотографию на первой странице газеты. Но довольно скоро я сполз внутрь газеты. Даже быстрее, чем предполагал. Меня искали, но без особого рвения. Группы энтузиастов становились все малочисленнее и малочисленнее. На зернистых фотографиях я видел папу, маму и Хлою. Они пытались заставить людей не забывать меня, продолжать поиски, и чем дальше я читал, тем сильнее проникался чувством, что сломал жизнь тем, кто меня любил.

Каждый раз, когда я благодарил Хлою за рисунки, она отвечала, что газета сделала больше, и добавляла: «Я много чего рисовала, Джон».

Но каждое утро, просыпаясь здесь, в Линне, и включая свет, я вижу вокруг себя ее рисунки. Въехав в квартиру, я первым делом развесил их на стенах. Теперь она повсюду, куда ни посмотри, везде глаза, ее монстры. Я как будто внутри ее. Перевожу взгляд с одного рисунка на другой и вижу ее, вижу себя, представляя ее рядом, как она просыпается, поворачивается, сплетает свою руку с моей.

Но хотя я и не могу перестать думать о ней, втянуть ее во все это я тоже не могу. Одно дело развешивать на стенах ее работы — она сама открыла их миру, — и совсем другое — добиваться ее дружбы, пусть даже я и помню все в мельчайших деталях. Это нужно вырезать.

Такова судьба. И нет худа без добра. Из-за случившегося со мной она представила миру всю эту красоту. Теперь моя очередь сделать то же самое. Только в своем варианте. Я выхожу из дома и забираю газеты, «Бостон глоуб» и «Бостон геральд». Я живу в настоящем Линне, в нижней половине двухэтажного дома на Кервин-серкл. Свободного жилья здесь предостаточно, пончики «Хани дью» вместо «Данкин».