Провидец. Город мертвецов

Мы поехали втроем. Жил Аргунин царственно – великолепно в семи комнатной квартире на Невском проспекте, окна которой с одной стороны смотрели на Фонтанку. Фёдор Михайлович попросил его оставить одного в отделении красавицы миллионерши. Я же остался сидеть в передней на шикарного вида кожаном диване.

Пробыл Купцов там минут с пятнадцать. Когда он вышел, лицо его было невозмутимо - спокойное.

- Ну, Ваше высокородие, нашли вы хоть что-нибудь? – стал любопытствовать Аргунин.

- Очень мало... Но кое-что у меня в руках. Будьте уверены, что я отдам все силы раскрытию этого дела. Покамест прощайте.

С этими словами мы вышли на крыльцо дома и поймали извозчика. Некоторое время ехали молча.

- Что думаете об этом, Фёдор Михайлович? - спрашивал я, первым нарушив молчание.

- Да что же вам еще надо, голубчик? Убийцу следователь обнаружил с феерической быстротой. - Еле заметная насмешливая улыбка трогала концы губ статского советника.

- Держу пари, Ваше высокородие, что теперь Вы другого мнения о виновнике злодеяния.

Купцов друг рассмеялся.

- Не проиграйте пари, смотрите! Против Осипа Лаврентьева действительно грозная улика.

– По живому режете, Фёдор Михайлович, ей богу, – замотал я головой, – разве можно.

– Просто я пока не уверен. Как только я уточню несколько моментов, дам вам знать, Николай Александрович. Не переживайте и не забивайте себе голову этим событием. Ваша головная боль – грабители.

– Как скажете, Фёдор Михайлович...

В этот момент коляска остановилась у ворот конторы.

– Не серчайте, голубчик, – похлопал меня по плечу Купцов, – Отправляйтесь сейчас домой. Отдохните, сделайте приготовления. Настеньке привет.

С этими словами он покинул коляску. Я же поехал дальше – в доходный дом «Лидваль», в котором, собственно, мы с сестрицей и нанимали квартиру.

Глава 3

Город уже тонул в вечерних сумерках, когда извозчик доставил меня на Малую Посадскую. В это время она практически ничем не отличалась от обычной тихой улочки: выгоревшие на солнце навесы, трактиры с пыльной витриной, рядом - цирюльня и ломбард с забранными решетками прорезями окон. На перекрестке босоногий мальчуган с газетами выкрикивал новости, привлекая внимание прохожих. Дул несильный ветер, а в затянутом серой дымкой и облаками небе медленно дрейфовали дирижабли.

Несмотря на усталость, появилось острое желание прогуляться, дабы скинуть тяжелые оковы прошедшего дня. Расплатившись с извозчиком, я спрыгнул на мостовую за несколько домов до квартиры, прикупил номер «Петербургского листка» от 21 мая 1906 года, и уселся прямо на поребрик.

Где-то неподалеку тявкнула собака, простучал за домами вагон старой двухэтажной конки, подгоняемой мальчуганами - форейторами.

Их звали «фалаторы», они скакали в гору, кричали на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков ногами в сапожищах, едва влезавших в стремя. Бывали случаи, что лошадь поскользнется и упадет, а у «фалатора» ноги в огромном сапоге или, зимнее дело, валенке — из стремени не вытащишь. Так под копытами и оставались, или чего хуже - насмерть их переезжал вагон конки, в лучшем случае оставляя тяжелые увечья.

«Фалаторы» вели жизнь, одинаковую с лошадьми, и пути их были одинаковые: с рассветом выезжали верхами с конного двора. В левой руке — повод, а правая откинута назад: надо придерживать неуклюжий огромный валек на толстых веревочных постромках - им прицепляется лошадь к дышлу вагона. Пришли на площадь — и сразу за работу: скачки в гору, а потом, к полуночи, спать на конный двор. Ночевали многие из них в конюшне. Поили лошадей на площади, у фонтана, и сами пили из того же ведра. Много пилось воды в летнюю жару, когда пыль клубилась тучами по никогда не метенным улицам. Зимой мерзли на стоянках и вместе согревались в скачке на гору.

В осенние дожди, перемешанные с заморозками, их положение становилось хуже лошадиного. Бушлаты из толстого колючего сукна промокали насквозь и, замерзнув, становились лубками; полы, вместо того чтобы покрывать мерзнущие больше всего при верховой езде колени, торчали, как фанера.

На стоянках лошади хрустели сеном, а они питались всухомятку, чем попало, в лучшем случае у обжорных баб, сидящих для тепла кушаний на корчагах; покупали тушенку, бульонку, а иногда серую лапшу на наваре из осердия, которое продавалось отдельно: на копейку — легкого, на две — сердца, а на три — печенки кусок баба отрежет.

Мечта каждого «фалатора» — дослужиться до кучера. С завистью они смотрели на своих обожателей, что сидели под сухим козырьком вагона и нюхали табак, чтобы совсем не уснуть. Но редко кому удавалось достигнуть этого счастья. Многие получали увечье — их правление дороги отсылало в деревню без всякой пенсии. Если доходило до суда, то суд решал: «По собственной неосторожности». Многие простужались и умирали в больницах. А пока с шести утра до двенадцати ночи форейторы не сменялись — проскачут в гору, спустятся вниз и сидят верхом в ожидании вагона...