Провинциализируя Европу

Сегодня, на заре осени,
Вижу ли я милые очертания
Матери моей, Бенгалии, как твои зеленые члены сверкают
Безупречной красотой?
Переполненная река не может течь,
Поля больше не вместят зёрен
Доэль зовет, коэль поет,[468]
При твоем лесном дворе
Среди всего этого ты стоишь, Мать,
На заре осени[469]

.

В северо-индийских языках есть целое семейство терминов для обозначения этой способности заглянуть за пределы реального, находиться в присутствии божества. Одно из них – «даршан» («видеть») обозначает обмен взглядами человека и божества, которое, как предполагается, происходит внутри храма или в присутствии образа («мурати»), в котором является божество[470]. Лично Тагор не был верующим и не практиковал поклонение идолам. Его семья принадлежала к брахмоистам, религиозному течению, в начале XIX века отвергшему идолопоклонническую сторону индуизма[471]. Но для обозначения «очертаний» Матери, которые он якобы видит осенним утром, Тагор использует слово «мурати», которое Томпсон ошибочно переводит как «форма». «Мурати» в своем буквальном значении – это материальная форма воплощения или явления. Слово используется обычно применительно к образу божества (хотя в светской прозе оно также стало эквивалентом слова «статуя»). Когда Тагор видит «мурати» Матери Бенгалии, он переживает «даршан». И дело не в том, что он был верующим индуистом или что он хотел испытать «даршан»: в его националистическом «взгляде сквозь» реальные, общие для многих людей практики, седиментированные в языке, – а не его личные или идейные убеждения – говорят через избранные Тагором фигуры речи. «Даршан» как таковой не был эстетической практикой, но Тагор эстетизировал его с целью заместить одну рамку реальности другой. В самом деле, как утверждали некоторые древние индийские теоретики эстетических практик, внезапные смены рамки и «приостановка обычного исторического мира» имели ключевое значение для наслаждения расой (эстетическим настроением). Мыслитель X века Абхинавагупта вывел теорию формирования эстетического опыта, которую один из его европейских переводчиков изложил следующим образом: «Общая идея для этих слов [ «чаматкара» и «висмайя» – слова, используемые для объяснения работы «расы»]… в том, что и мистический, и эстетический опыт подразумевают приостановку мира – обычного исторического мира, сансары – и его внезапную смену новым измерением реальности»[472]. Переживание националистической «расы» требовало вдохнуть жизнь в подобные древние практики.

Я не собираюсь сводить идею Тагора о «взгляде за пределы реального» к практикам, существовавшим до эпохи британского правления в Индии, и делать таким образом индийский национализм пространством непреодолимых различий между Востоком и Западом. Тагор (и национализм вообще) очевидно многое почерпнули из европейского романтизма. Его идея трансцендентного была однозначно идеалистической. Мой тезис состоит в том, что видение, порождающее «приостановку исторического мира», включало множественные и гетерогенные способы зрения, которые ставят под вопрос аналитическую глубину европейской категории «воображения».