Провинциальная история

Или как-то иначе. Но если не выйдет, надо будет ведьме писать. Обещала любовь крепкую для Аньки? Вот пусть и держит слово свое.

— Лужок прикупить надобно, — поделилась Аграфена Марьяновна заботой. — Тот, что подле Веселушки.

— Махрютинский?

— Его. Только много дать не сумеем…

— Он и немного возьмет. Моя знакомая писалась, что проигрался давече крепко, в долг взял… — свекровушка потянулась к баранкам и, разломивши одну пополам, в чаек макнула. — Можно и поторговаться, ежели с умом… что ставить думаешь?

— Пасеку. Может, еще коров на выпас.

— Сказывали, что ныне все овец водят, только не нашинских, а издалече везут, чтоб шерсть длинная да мягкая.

Про овец Аграфена Марьяновна тоже думала, да только опасалась, как они, к холодам непривычные, выдюжат ли.

— Овин поставить… небось, холопов тоже продавать станет, ибо безголовый, — свекровушка поджала тонкие губки с неодобрением. — Взять кого в пастухи, детишками даже если…

Аграфена Марьяновна подумала и кивнула: разговор постепенно перешел на иные, обыкновенные дела, да только все одно…

— Пряничков возьми, — присоветовала свекровушка. — Я велю, чтоб накатали. Наши-то, чай, не хуже столичных делают. И сушеной клюквы…

…её осталось с прошлого году, а тут уж скоро и новая пойдет, чего жалеть.

— И Аньке скажи, чтоб перестала козью морду строить, чтоб с мужем ласкова сделалась, а не то если возвернут, то нехай в монастырь едет. Нечего ей род позорить, — добавила она.

Аграфена же Марьяновна вновь задумалась.

Конечно, дочь она по-своему любила, но… Светлолику и Любославу тоже, и эту вот, имени которой она еще не дала, но уже чувствовала внутри себя. А потому…

…а и вправду…

…хорошему монастырю поклониться надобно будет, чтоб приняли честь по чести. Анька не обрадуется, верно, а вот Козелкович… с монастырем, чай, договориться проще, чем с государем-батюшкой, который разводов не жалует.

И позора никакого.

Слухов опять же…

Ушла?

Так то с горя, сердце материнское не выдержало… да, пожалуй, монастырь — тоже выход.

Но Анька точно не обрадуется.

Ежи мерил комнату шагами, и она-то, некогда казавшаяся просторной, ныне сделалась тесна. Раздражало все, что стены с аляповатою их росписью, которая только в провинции и могла показаться уместной. Да и со временем краски поблекли, местами облупились.

Потолок ныне виделся грязным.

Стекла тоже.

И лишь государь-батюшка глядел все с тою же отеческой теплотой и пониманием. А вот писарь, сидевший ныне тихо-тихо, обложившийся бумагами, словно ими пытавшийся загородиться от испереживавшегося начальства, за Ежи следил со страхом.

А ну как в порыве этаком работать решит?

Или, хуже того, других заставит?

— Я… — Ежи остановился у окна, в котором отразился и он сам, нелепый, всклоченный в столь же нелепом мятом кафтане. — Если кто будет спрашивать, то я по делам отошел…

Он вытащил луковичку часов, подаренных самому себе на двадцатипятилетие. До окончания присутственного времени оставалось часа три, но, право слово, в кои-то веки прежний порядок показался вовсе невыносимым.

И Ежи часы убрал.

— По государственным, — сказал он, зацепившись взглядом за государев портрет. И показалось, что Луциан Третий даже кивнул, подтверждая, что самолично эти самые дела Ежи поручил.

На улице привычно пахло навозом, пирогами и кислою капустой.

Дымили трубы. И кучи навоза манили мух, которых туточки, на улице, было вовсе невозможно много.

— Господин маг! — этот окрик заставил Ежи замереть и закрыть глаза.

И проклясть себя за то, что раньше не ушел.

Ответственный он, да… кому оно надобно! А теперь вот…

— Господин маг! Погодите… господин маг…

Ежи обернулся.

И улыбку нацепил.

Мелькнула мыслишка, что с утреца нужно было ехать, вовсе в присутствие не заглядывая. Седлать коня и отправляться, разве что на ярмарку заглянуть, правда, он пока не представлял, за чем именно, но что-то бы да выбрал! Конечно, Канопеню до столицы далеко, но ярмарка тут знатная.

— Господин маг, — выдохнул грузный человек, сгибаясь в поклоне. — Беда!

…зеркальце прикупить?

Или гребешков. Помнится, тем девицам, с которыми Ежи случалось… беседовать, он аккурат гребешки и дарил. Разные. Студентом подешевле, теперь…

— Ой, беда… — добавил второй человек, кланяясь ниже первого.

Купцы.

И первой гильдии, не иначе, вона, обряжены в шелка и бархат, и шубы вздели, несмотря на жару, потому как жара жарой, а солидность солидностью. И в шубах этих вот, бобровых, атласного сукна, прели немилосердно. Оттого ли, от одинаково богатого одеяния, от шуб этих или же общее красноты, купцы сделались похожими один на другого, что братья родные.

— Что случилось?

Нет, гребень и зеркальце — не то… не то чтобы не пригодятся, но вот…

— Дочка пропала…

— Две, — уточнил второй. — Моя и егоная.

— Моя, — подхватил первый и тыкнул спутнику в бок. — И егоная! Обеи!

— Обои!

— Это в Китеже ныне обои в моду вошли. Полосатенькие. По три золотых за аршин идут, ежели с тиснением, а которые попроще, так и дешевше.