Провинциальная история

Шерсть вздыбил. Заурчал громко, показывая, что он уже совсем взрослый, а потому какие-то тут черные наглецы ему не указ. За что и был наказан шлепком когтистой лапы по заду.

— Урм! — сказал Бес громко.

— Мра! — Зверь сел и гордо отвернулся.

— Конечно, если хочешь, то можешь остаться, — Стася вдруг поняла, что совершенно не желает с ним расставаться. И с Фиалкой, которую тоже предстояло найти.

— Мру-м, — ответили коты хором, и Бес тоже отвернулся, демонстрируя полнейшее равнодушие к этому вот… слишком наглому.

— Ясно… тогда ждите.

Фиалка обнаружилась там, где и обычно, в Стасиной постели. При том она заползла под одеяло, совершенно по-человечески пристроив голову на подушке.

— Пойдешь к девочке? — поинтересовалась Стася, присев у кровати. Подумалось, что с котами у нее общаться выходит куда как легче, чем с людьми. — Она мне показалась вполне симпатичной. И отец у нее серьезный. Обещал, что не позволит тебя обидеть. Мага вот прислал… правда, этот маг еще тот клоун.

Фиалка выбралась из постели и потянулась, не отказав себе в удовольствии попробовать на прочность шитье наволчки. Коготки царапнули нитки и в них же увязли.

— Горе ты мое, — Стася вытащила лапу. — Знаешь… я тебя проведаю. Пожалуй. Завтра. Или… Беса пошлю.

— Мрум, — Фиалка потерлась лысой головенкой о пальцы, и показалось, что Стася действительно понимает ее, что… вовсе не страшно отпускать.

Что она, Фиалка, выбрала себе человека.

И человек этот тоже Фиалку выбрал.

И все-то у них сложится.

— Безумный мир, — Стася подхватила котенка на руки. — И я с ума схожу. Точно…

Про дергающиеся ступеньки вспомнилось вдруг. И… это ведь не она. Это сам дом. И еще магия. И Евдоким Афанасьевич, который дом свой берег. А остальное — просто-напросто совпадение.

Именно так.

Маги ждали.

Со ступенек сошли, проявив немалое благоразумие, отступили друг от друга, но продолжали буравить взглядами. Причем Ежи глядел с мрачною обреченностью, а вот на лице Дурбина читалось этакое снисходительное превосходство.

— Вот, — Стася посторонилась, пропуская Зверя, который ступал важно, неспешно, как и подобает коту, знающему себе цену. — И… Ежи, возьми, пожалуйста… только осторожно. Надо бы корзинку.

— Взяли, госпожа, — прогудел кто-то из сопровождающих. — Господин барон распорядился. Мягонькая.

Корзинку передали Ежи, а тот уже Стасе.

Небольшая, плетеная из лозы, украшенная затейливой бахромой, корзинка изнутри была застлана мягчайшим бархатом, как подозревала Стася, немалой стоимости. Она подняла Фиалку, позволяя той обнюхать временное жилище.

И не удивилась, когда та охотно прыгнула внутрь и свернулась клубочком.

Дурбин вытянул шею, но Ежи поспешил прикрыть крышку.

— Она неплотно сидит, — пояснил он. — Воздуха хватит, а…

Зверя маг подхватил другой рукой, правда, тот вывернулся, вцепился когтями в кафтан и, судя по тому, как поморщился маг, не только в него — когти у кота имелись изрядные — ловко вскарабкался на плечо, где и устроился.

— Интересное существо, — заметил Дурбин, разглядывая и Ежи, и Зверя с любопытством. — И сколько хотите за подобное?

— Нисколько, — Стася вдруг поняла, что этому точно кота не отдаст. — Подарок это.

В сущности Никитка Дурбин не был плохим человеком. Еще в годы юные бабка его, к которой он был сослан на воспитание — что поделать, батюшка, пусть и числился человеком чиновьим да при титуле, нанять гувернера не сподобился, ибо доходов поместье семейное да чин особых не приносили — повторял, мол, хороший ты, Никитка, парень, только драть тебя некому.

Небось, когда б драли, хорошести прибавилось бы.

Всякому известно, что розги весьма для детского организма полезны, ума прибавляют, а заодно и уважения к старшим. Сама же бабка, бывши особой низкого происхождения и рода купеческого, внучка жалела, а если и бралась за розгу, то ненадолго. После же переживала, приходила обнимать, гладила по голове да пряники совала.

Пряники те Дурбин хорошо помнил. Квадратные, печатные, с узором по краюшку, всегда-то найсвежайшие. И молочко свое. Маслице.

Он подавил вздох.

…бабки не стало на Весенний перелом. Она-то, всегда здоровьем крепкая, кряжистая, что тот дуб, имела привычку самолично земли объезжать, да не в возочке, как то женщине пристало, но верхами. И главное, дотошна была, въедлива. За что местные селяне зело ее уважали, кланялись в пояс, матушкой именовали. А что она порой ругалась матерно, так живой же человек.

Тем годом он аккурат в Китеж отбыл, вновь же с бабкиного благословения и при её-то содержании, которое там, в деревне, казалось преогромною суммой, оттого не понятно было, с чего это Мыслеслава Дурбина морщится, вздыхает и повторяет:

— Глядишь, и хватит, с божьею-то помощью…

Известие о болезни застало Дурбина в горький момент осознания, что то, что представлялось ему богатством, по сути своей жалкие гроши.

И без подработки выжить не получится. А работать… не то чтобы Никитка вовсе не привык к труду, скорее уж полагал, что способен на большее, чем просто зарядка камней. Но таких способных в городе оказалось множество.

И не студентов первого курса.

Он хотел приехать.