Читаем Проводки оборвались, ну и что полностью

Можно заглянуть в Хендрикса и посмотреть, куда там линии дальше. Допустим, Джоплин, а от нее? Вероятно, появится и квиновский «Джаз», а там начнется раздвоение – по квина́м и джазу. Интересно теоретически, не практически. К тому же действие необратимо, впереди будут понятные территории, а тут не круизный тур. То есть если не туда, то куда? В сторону гамеланов, интересно, но дальше? Надвинется юго-восточная музыка, что с ней делать. Появятся индусы, упс – братья Дагары (ви́на, вокал), зависнешь на день. Или иранская музыка. Славно, но это другие истории. Обстоятельства у них совсем не твои. А надо свои, тут все же более-менее рок и 60–90-е с их последствиями в нулевых и посейчас.

Pass auf dich auf: следи за собой, будь аккуратен – чтоб понимать, что за обстоятельства теперь и куда следует, желаешь пойти. А то решишь послушать сдуру выпавшее Cafe De Anatolia, а дальше все такое же, выбраться, поди, сложней, чем из индусов. Рекомендовано: «The road to Escondido», E. Clapton toca con J. J. Cale. Рекомендованное не рассматривается, но тут опять никакой связи с моими склонностями, отчего ж рекомендовано? Ну как это тайный знак или вызов, что-то внезапно важное? Почему не сжульничать, а потом return. И в чем, собственно, жульничество? Иногда можно, не нарушит.

Никакого там вызова, зачем мне Клептон? Гладкие камушки, перекатываются. Морские камушки, конфеты. Сбоку «Joe Bonamassa British Blues Explosion Live», фильм на час сорок. Прочее такое. Это как сидишь за кофе на улице, кто-то идет мимо, а в нем же густой космос со своими картами и понятиями; следующий идет – и в нем такой же, пусть и фанерный.

Как сетка-решетка, по которой ползет вьющееся растение (вьется, ползущее) из твоих мозговых клеток: то гладкое, то шершавое, с возможными цветочками. Да хоть бы и воспоминания, когда они теряют имя воспоминаний и делаются отдельными фенечками. А предмет текста, Невидимый начальник управляет разноцветием. В тексты хотят просунуться прежние ходы, они – от повторений – тупые, возникают как картофель на месте, куда выкидывали очистки. При многолетних сидениях за буквами начинают лезть привычные обороты речи – об этом уже было, но вот так они и лезут, упоминанием этот процесс не пресечь. Pass auf dich auf: вылезают прежние фразы и мысли, утерявшие имя мыслей, мослы, связки, которым почему-то надо все сцепить, хотя можно же и порознь. Эта хня производит мысли, те и возникают в силу привычки возникнуть (как фраза «в силу привычки»), принимаешься их думать. Разрывность, нужна разрывность.

Может, цель сочинения в том, чтобы черная-пречерная рука высунулась бы из некой очередной музыки. Не с готичной обложки, а в непредсказуемом варианте, осуществила разрыв, сделала бы разрывность. Многое из перечисленного делает это по факту, но вот чтобы такая рука возникала постоянно, время от времени. Хотя бы сезонно, как смена овощей и фруктов. Духовное – а у какого духовного нет материальной части – должно расти так же, среди него должны прорастать и разрывы. Ходы, перескоки, сдвиги, перекручивания, логические пустоты, неявные и случайные связи кусков – все это смыслы в неоформленном виде, какие-то зародыши, уже содержащие смысл в себе. Эти головастики, сгустки неопределенной материи тоже персонажи. Почему бы технологическим существам не быть акторами и персонажами? Странно, что их ими не считают.


Хорошо, что я не музыкант: для меня тут названия, имена как отдельные штуки, а в сумме – место, где так и этак. Такое и сякое. Поэтому и не вторично относительно названий, а будто только что возникло. Именно теперь. Практически, описание мира во вьющихся терминах, все петляет и связано одно с другим, как-то связаны друг с другом. Но, конечно, образование (математик) влияет: надо бы понять, в чем существуют упоминаемые треки, как они там выглядят, каков характер их связей. Для меня тут не музыкальное пространство, какое? По факту, в нем описания треков не имеют принципиального отличия от них самих, вот что. В жизни описания вторичны относительно субъектов, музыкантов-авторов, а в этом месте-пространстве делаются из объектов субъектами. Описания субъективируются, делают собой пространство, но тогда должна быть зацепка, из которой оно развернется. Все тот же невидимый и управляющий предмет речи. Так что теперь смысл более-менее сформулирован, и о них (предмет и начальник) можно пока забыть.

Перейти на страницу:

Все книги серии Художественная серия

Похожие книги

Кредит доверчивости
Кредит доверчивости

Тема, затронутая в новом романе самой знаковой писательницы современности Татьяны Устиновой и самого известного адвоката Павла Астахова, знакома многим не понаслышке. Наверное, потому, что история, рассказанная в нем, очень серьезная и болезненная для большинства из нас, так или иначе бравших кредиты! Кто-то выбрался из «кредитной ловушки» без потерь, кто-то, напротив, потерял многое — время, деньги, здоровье!.. Судье Лене Кузнецовой предстоит решить судьбу Виктора Малышева и его детей, которые вот-вот могут потерять квартиру, купленную когда-то по ипотеке. Одновременно ее сестра попадает в лапы кредитных мошенников. Лена — судья и должна быть беспристрастна, но ей так хочется помочь Малышеву, со всего маху угодившему разом во все жизненные трагедии и неприятности! Она найдет решение труднейшей головоломки, когда уже почти не останется надежды на примирение и благополучный исход дела…

Павел Алексеевич Астахов , Павел Астахов , Татьяна Витальевна Устинова , Татьяна Устинова

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет – его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмель-штрассе – Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» – недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.

Маркус Зузак

Современная русская и зарубежная проза