Проводник электричества

Со смехом говорила, что за конкретной вещью, за шмоткой, за машиной, за первыми пятью нулями после цифры начинается «мучительный астрал», «деньги — самая близкая к метафизике вещь, а я — вся земная, норушка, мне там не согреться».

Муж постоянно находился там, в «астрале», по крайней мере — регулярно «отлетал». Едва ли это «пребывание в астрале» могло их разлучить, рассорить само по себе — нет, Нина понимала: мужчину надо отпускать — к его «карте мира», к его нотным станам, к его печатному станку, туда, где он будет один, без тебя, сливать и раздроблять активы, ловить бандитов, подниматься из окопов; одной любовью, без дела, сыт не будет, в свободном состоянии сладко только «людям ни о чем», мужчина пригвозжден, придавлен, пригнут к станку, бумаге, борозде порабощающим предназначением.

В его, углановских, особого покроя сутках было не 24 часа, а три-четыре будто бы десятилетия: не спал, обедал по три раза в день и ужинал по два с партнерами, людьми из министерств финансов, энергетики, тяжпрома, перетирая челюстями надолбы и доты упрямых неусыпных конкурентов и покупая у нищающей российской власти за копейки созвездия сталелитейных исполинов и горнодобывающих чудовищ; сильней всего влекла ханты-мансийская земля, которая хранила миллиарды тонн вонючей маслянистой дряни и за которую он воевал с соседом — Лелькиным Олегом. Вопрос был не в количестве совместно проживаемых часов — в конце концов, и Нина ценила одиночество, — а только в силе, интенсивности обмена в те общие минуты, когда ты скажешь «А», а он доканчивает фразу, когда вы ничего не говорите и раньше слов все совершенно понимаете.

7

Камлаев поселился в доме у Ордынских, с утра шел бродить по заповедному нехоженому лесу, увязать в буреломах; взошедшее солнце отвесно било меж ветвей, меж хвойных лап; колодцы прохлады под сводами крон чередовались с мощными столбами горячего света, одновременно нерушимо-прочными и невесомыми, бесплотными, насквозь проходимыми; она была до жути неразборчива, вселялась во все, дарила свой голос любой пернатой твари, хлестала, щелкала, звенела, переливалась по кустам, звала; все виделось и слышалось через нее и ею прирастало, ею полнилось… и влекся, шел сквозь чащу как на голос, проламывался, продирался по направлению к реке…

Спускался вниз, на пляж по переложенной древесными корнями тропке — на пляж, заполоненный местной обоеполой ребятней, белоголовыми и загорелыми до черноты худыми лягушатами, которые сигали в воду с веревочной тарзанки или просто с ветвей раскидистых прибрежных ветел, и ни секунды, кажется, вода не расстилалась выглаженно, ровно; дробилось, билось отражение солнца, взмывая, рассыпаясь с визгом бешеными брызгами; вот каждое мгновение новый маленький пловец пронзал нырком едва восстановившуюся гладь.

Камлаев занимал позицию между стволов подлеска и поджидал явления Нины, в сопровождении «Финвала» или без. Масштабы, степень, график Нининого одиночества Камлаев мог представить довольно близко к истине, сличив с аналогичным распорядком собственной сестры: и Лелькин Олег, и Угланов теперь не вылезали из Кремля, не до семьи им стало — «семибанкирщина» делила государственную собственность на девять жизней вперед, и в этом состояло поражение Угланова — формальная, официальная вот, что ли, сторона углановского поражения: пал жертвой собственного гения, изобретя методу захвата государственных месторождений и заводов — «залоговый аукцион», открыв себе и конкурентам коридор для баснословного, в космической системе мер, обогащения. «Финвал» кредитовал правительство и брал в обеспечение долга акции природных монополий — черное золото и никель русских недр; власть не вернет кредита, нечем ей, Угланов выставит бумаги на торги и купит за гроши сам у себя через панамскую «прокладку», а дальше поведется затяжная, ползучая война за безраздельное господство над бездонной скважиной, за превращение блокирующих в контрольные… Закабаленный этой свистопляской, слиянием, поглощением — творец событий исторических масштабов, но не хозяин собственному счастью, — Угланов не заметит первых недомолвок, поджатых губ, неслышимо начавшейся взаимной глухоты… давно уже не видел, что творится с Ниной, и сам тут будто стал «пустышкой» и «прокладкой», на которую временно «оформили» Нину.

Ушел туда, где не бывает лиц, желаний, слабостей, грехов, безделья, безалаберности, где все стянулось в фокус функции — догнать и перегнать, купить и воцариться, так что однажды Нина мужа не узнала — знакомый до прожилок, каждой черточкой, он так смотрел, как будто мертвецом проплыл под толстой коркой льда, как будто сквозь страницы Книги Госкомимущества, которую делили, — осмотр производился в солнечную тихую погоду при естественном освещении.