Проводник в бездну: Повесть

Все, что могли, забрали с артельного двора. В коровнике было пусто. Скучал там в одиночестве только артельный бык: он что-то захромал, и дед Зубатый не взял его в стадо, не погнал в тыл. Прикидывали, куда бы его деть. И решили — переправить мясо окруженцам, которые, говорят, осели в лесу. Люди они наши, а что отбились от своих дивизий, полков и батальонов — не их в том вина. Пусть едят мясо, сил набираются. Пригодится еще та сила лесному люду.

— Это что там за такая власть в лесу? — приставал Поликарп, услышав, что быка решили отдать окруженцам. — Кто они такие, эти окруженцы? Чего лезут в нахлебники? Тоже мне власть — лесные бродяги. У нас своих нахлебников…

Суровым молчанием отвечали односельчане на разглагольствования Налыгача. Мясо-таки отправили в лес. Примак и зубами скрежетал, и кому-то злобно угрожал, и плакался:

— Я вам покажу… На всю зиму хватило б солонины. А бросили, как собаке под хвост… Лесная власть! Нет такой власти! И не будет!

А когда как-то под вечер столкнулся с этими «нахлебниками», сразу язык прикусил — они были все в военной форме, при оружии, будто собрались на маневры. За военными катились две нагруженные подводы. Правили подводами нездешние гражданские, одетые по-разному: кто в картузе, кто в шапке. Обыкновенные себе дядьки, вроде бы за дровами в лес собрались. Одно только непривычно — винтовка у каждого за плечами.

Когда военные поравнялись с Примаком, он сдернул с головы кожаный блин-картуз. Поговаривали — еще с нэповских времен тот кожаный блин. И его лысая голова стала похожа на болванку. Огляделся вокруг — на улице ни души. Значит, можно и поклониться, голова не отвалится.

— Добрый день, дед. Вы — местный? Тпру!

Подводы остановились.

— Здрасте. С деда-прадеда местный, — сбрехал Поликарп и прищурил один глаз, выжидая, что будет дальше, что надо этим окруженцам. К нему обращался, вероятно, старший среди вояк. Мощного телосложения, ничего не скажешь, не молодой и не старый, черные буденновские усы, нос с горбинкой. Виски седые. А в петлицах — по три шпалы. Видать, немцы выкурили их из того леса… В другой перебираются. Не надевая картуз, повторил:

— Здешний я. А что?

Мужчина с седыми висками поинтересовался:

— Дед, где тут брод?

— Это мы скажем, это нам раз плюнуть, — вымостил на лице льстивую улыбочку Поликарп. Глаз его сверкал нездоровым блеском. Так-так-так, он поведет, а как же, выведет, почему бы не вывести.

Он взглянул на того, седого, со шпалами. И неожиданно глуховато захихикал.

— Тут раз, два — и ваших нету! То есть перейдете слободно.

Налыгач трусцой побежал к речке. За ним двинулись окруженцы, заскрипели телеги. Примак на ходу соображал: «Наверное, хотят к Чернобаевскому лесу перебраться. Кгм… Может, ихние фронт прорвали и они спешат проскочить в прогалину к своим? Или в лес поглубже пролезть и там пересидеть беду? Потому что за лугом лесок реденький… Как бы ни было, я покажу брод, а там… Что будет, потом увидим. Глаз у меня цепкий, острый, что у коршуна».

Вывел колонну к речке, показал кривым пальцем на брод.

— Вот здесь переберетесь. А дальше таким макаром можно ехать. Не смотрите ни направо, ни налево, а все прямо и прямо. Вы же на Хорошево?

Командир ничего не ответил на вопрос про Хорошево. Сдержанно поблагодарил старика, мявшего в руках кожаный картуз.

— Не стоит благодарности, — заискивающе поклонился Поликарп.

Седой поинтересовался, как его зовут.

— Примаком дразнят.

— Может, еще встретимся.

— Так-так-так… А как же, встретимся. Гора с горой… Вы ж недалечко топаете?

И на этот раз не ответил седой. Поликарп свое:

— Так-так-так… Военная, так сказать, тайна. Хе-хе.

Кони, отфыркиваясь, ступили в речку.

Подводы уже свернули на еле заметную лесную просеку, а Поликарп все еще стоял на том берегу, сохраняя на постном сморщенном лице медовую улыбку. А в голове совсем другое: «Езжайте, далеко ли заедете. Окружение — оно как петля: чем больше дергаешься, тем туже затягивается».

Еще одна мысль крутилась в голове Примака: «Чего это они на Хорошево поехали не большой дорогой, а той узенькой, которой мы хворост из лесу возим?.. Тут какая-то собака зарыта. Не прозевай, Поликарп… Тут можно раз, два — и ваших нет. Нюх у тебя, Примак, как у гончей. Может, оно и понадобится кому-нибудь, то, выслеженное».

Как только спрятал последних красноармейцев густой орешник, Поликарп живо осмотрел берег в надежде найти лодку, ведь вода была уже холодная. Но лодки поблизости не было. И он пошлепал в своих сапогах, снятых недавно за Чернобаевкой с одного убитого старшины. Перебрел речку, топнул на том берегу ногой, другой — ничего, сапоги мировые, не хлюпает вода. «Вишь, как для Красной Армии делается добротно, надежно. Знали бы, кому эти сапоги достанутся, так бы не старались, хи-хи-хи…» Осмотрелся вокруг: никто не видел, как он брел? Кажется, нет. И сиганул в орешник.