Проводник в бездну: Повесть

Копать пришлось недолго. Имущество лежало неглубоко. Примак по-собачьи вскочил в яму и начал выбрасывать тюки сапог, брюк, гимнастерок, шинелей. Звякнуло что-то железное.

Ага, карабины. И это пригодится. Подал и их.

— Так-так-так, — тихо тарахтел, алчно швыряя добро наверх. — Спасибо, товаришочкам, что встретились со мной, дорогу спросили… И я показал. Хе-хе…

Микифор с Миколаем укладывали все на телеги. Эта работа была для них привычной, так как всю жизнь они следовали отцовской мудрости: «прикладывай и прикрадывай». То с плантаций таскали мешками свеклу, то кукурузные початки, то зерно с тока… А тут добыча необычная! Еще и новенькие карабины! Но ни к чему столько карабинов…

— Ну, усе там? — глухо бросил отцу в яму Микифор.

— Не спеши. Не за зайцем гонишься, — прогудел словно из могилы старик. — Здесь что-то мягкое. Никак не дощупаюсь… Пригодится. Держи…

— Теперь усе? — заглянул в яму Миколай.

— Вроде бы усе… Опускай веревку… Так-так… Давай тяни.

Миколай легко вытащил костлявого отца из ямы.

— Черт нес здоровье троим, а тебе одному всучил, — радостно ляпнул Миколая по широкой спине. — Теперь — засыпайте яму. Сделаем, вроде так и было, хе-хе.

— А зачем ее засыпать? — недовольно буркнул Миколай.

— Яйцо курицу начало учить? А ну! — цыкнул на Миколая, и тот нехотя взялся за лопату. Когда яму завалили, Примак начал ползать на коленях, сгребать руками листья и прикрывать ими свежую землю.

— Раз, два — и ваших нету. Хи-хи.

Старик поднялся, прислушался и даже принюхался — тишина вокруг, как в ухе.

— Миколай, трогай.

Фыркнула коренная, глухо скрипнули колеса, а старику почудилось — лес подхватил тот скрип и разнес по всему белу свету.

Но это лишь показалось Налыгачу. В лесу стояла тишина, тревожная и тяжкая, будто на сотни километров вокруг не было ни одной живой души.

— Ну, с богом, — Поликарп перекрестил вспаханный морщинами лоб и рысцой побежал за телегами.

В низине над речкой клубился туман, и рыба не клевала. От нечего делать Гриша и Митька швыряли в камыши комья земли.

— Гриша, слышишь, гудит? — насторожился рыжий Митька. — О-о, опять!

Гриша тоже притих. В селе теперь прислушивались ко всяким шумам — они заменяли и радио, и лекции, и газеты. И плодили эти звуки множество различных слухов. Каждый выстрел в лесу обрастал легендами, домыслами, догадками и страхами. Люди жили в страхе: вот-вот ведь должны прийти немцы.

Разное толковали о немцах. Они и в прошлую войну топтали нашу землю. Одни утверждали — будут жечь хаты, отбирать добро, убивать людей. Кое-кто говорил: люди как люди; в прошлую войну на губной гармошке играли и кур ловили. Одной-двум курицам шеи скрутят, зажарят, обсосут косточки и, оскалив зубы, скажут:

— Гут!

На то она и война, чтоб убытки… Нечего, дескать, бояться…

Разное слышали мальчишки каждый день. Слышали, а себе мотали на ус иное. Учительница и пионервожатая говорили, что гитлеряки покажут клыки, ой покажут…

Совсем недавно смотрели хлопцы кино. «Щорс» называется — о их земляке Николае Щорсе, родом из соседнего городка Сновска. Как таращанцы громили германа. То был враг лютый. И села сжигал, и невинных убивал…

Насмотревшись фильмов, хлопцы представляли войну по-своему, как показывали в кино. И приход врага в Таранивку виделся ребятам так. Партизаны целыми отрядами выйдут из леса с военными песнями. Окруженцы — колоннами, с патронташами на груди — поставят пулеметы на крышах или чердаках школы, сельсовета, фермы…

Немцы тоже будут вышагивать многорядными цепями, как в фильме «Чапаев». А за пулеметом на чердаке фермы будет лежать пионервожатая Оля — как Анка в кино. Подпустит, немцев поближе и — тра-та-та-та… Цепь за цепью будет косить Ольга Васильевна.

Из второго пулемета, разумеется, должен строчить председатель колхоза.

Лучше Гришиного двора не найдешь места для пушки, а на шелковице — наблюдательный пункт. Гриша взберется на самую верхушку с биноклем и будет смотреть на луг. Когда фашисты двинутся в атаку, он крикнет командиру. Командир поднимет руку и скомандует: «Батарея, огонь!»

— Нет, я сяду с биноклем на дерево, — возражает Митька.

— Почему ты?

— А потому, что ты нюня.

Он и вправду был нюней, не задирался с ребятами, не лез в драки. Бывало, хлопцы подзуживали Гришу:

— А ну, ляпни его по мармызе. Ну!

— Ну вас, — отвечал примирительно.

А Митька был парнем бедовым, шустрым и задиристым. Чуб у него рыжий и жесткий, будто щетина, торчит, как иглы на ежике. Он и за себя и порой за Гришу воздавал обидчику…

Но Гриша никому не собирался уступать своей воображаемой позиции на шелковице:

— Ов-ва, герой!.. Так я, выходит, трус?

— Я этого не говорил… Не трус, а нюня.

К чему бы привел спор, трудно сказать, если бы оба вдруг не увидели машины на лугу. Выкатила из лесу одна, другая, третья…

Друзей словно сдунуло ветром.

— К клубу они поехали! — бросил на ходу Митька.

Промчались по береговой тропинке, перепрыгнули через низкую изгородь, огородами подбежали к плетню, что напротив клуба, и притаились за ним.