Проводник в бездну: Повесть

Спал ли, не спал Гриша, как вдруг тихо задребезжало стекло в окне.

— Марина, слышишь? — охая, подала голос бабушка Арина.

— Кто? — прилипла к окну мать. А через минуту: — Сейчас, сейчас… — И побежала в сени. — Заходите в хату…

В сенях кто-то застонал. Марина, возвратясь в хату не одна, в темноте зашелестела соломой, наверное, расстилала заранее припасенные снопы.

— Пока сюда положите, — прошептала.

Антон Яремченко (Гриша сразу узнал его по голосу) тоже шепотом:

— В хате все свои?

— Свои, свои…

— Помнишь наш разговор, Марина?

Мать почему-то вздохнула, потом ответила:

— Почему ж нет.

— Ну вот, пришло то время. Нужна твоя помощь… Некоторых царапнуло. Ходячие сами пошли, а этого надо подводой. Нести далеко.

Чиркнул спичкой, прикурил папиросу.

— Сейчас окна завешу. У нас же теперь «милый соседушка»…

Марина зажгла каганец, и Гриша приоткрыл глаза, чтобы видеть, что делается в хате. На полу, на соломе, лежал и тихо стонал какой-то человек с забинтованной головой. На лавке сидел в задумчивости незнакомый дядька с русой бородой. И когда незнакомый заговорил голосом Антона Яремченко, Гриша чуть не вскрикнул от неожиданности.

— Кто это в сельсовете поселился? — равнодушно спросил Антон Степанович.

— Кто же? Тактакало, Примак!..

— Примак?! — Яремченко вскочил на ноги, даже скамья заскрипела.

— Перебрался… И половину колхозного добра туда перетащил.

— Да-а… Положение наше, как говорится… Слушай сюда: запряги своего Буланого и незаметно отвези товарища в одно место.

Мать на ощупь перестелила постель. Выпрямилась.

— Опасно сейчас, Антон, Налыгачи шныряют по ночам, как псы охотничьи. Еще наткнемся на них.

Антон Степанович задумчиво расхаживал по устланному соломой полу, и солома сухо потрескивала под его сапожищами.

— Так-то оно так… Надо что-то придумать.

В хате водворилась тишина, даже раненый перестал стонать. Наверное, уснул, бедняга. Светился огонек папиросы в руке дядьки Антона, который присел на скамью и положил голову на руки. Папироса выпала из его рук на пол, и задымилась солома. Мать тут же затоптала вспыхнувший огонек, а окурок бросила в печь.

— Вздремни, Антон, вздремни, — промолвила шепотом.

— Что? Что ты сказала? — Борода тяжело поднялась.

— Вздремни, говорю. Намаялся небось.

— Э, нет, голубушка, некогда мне дремать. Так что будем делать?

— Я так мыслю своей бабьей головой: рано утром уложим товарища на воз, прикроем соломой… Я поеду в лес, будто по дрова… Скажи только, в какое место.

— Хорошо, пусть так… Ну, дружище, до завтра. — Он опустился на одно колено, пожал локоть раненому и что-то сказал шепотом. Поднялся, надел картуз. — Проводи меня, Марина.

Мать вышла с Яремченко и вскоре возвратилась.

— Не спишь, Гриша?

— Не сплю, мама. А что?

— Что, что, — передразнила беззлобно. — Дядька Антон назвал вас молодцами. «В наши дни — это подвиг», — вот такое сказал.

— О ком, мама?

— О тебе с Митькой и о деде Зубатом.

— За что?

— Ишь, матери родной не похвалился.

— Чем не похвалился?

— Как памятник спасали.

— И-и-и, — как всегда, пропел Гриша. — Так разве это так сложно?

И стал вспоминать, как все было. Целый день следили они с Митькой за двором Примака. Едва стемнело, Налыгачи затпрукали на лошадей. После того как открылись ворота и две подводы, выехав со двора бывшего сельсовета, направились через выгон, хлопцы помчались к деду Зубатому, с которым договорились еще днем. У того уже стоял наготове запряженный вол.

— Понешла нечиштая сила ворюг? — тихо прошепелявил старик.

— Понесла, — выдохнули оба хлопца.

— Ну, помоги нам, боже, — сказал по обыкновению дед, как всю жизнь говорил перед дорогой, перед началом хорошего дела.

Ленивый вол шел на удивление послушно. Ехали по песку тихо. Смазанные дедом колеса не скрипели. Подъехали к лежавшему на земле среди привядших сальвий памятнику.

Напротив, в хате сельсовета, где теперь жили Налыгачи, было темно. Старая Федора, оставаясь без мужчин, закрывала ставни, запиралась на все запоры, и неизвестно, спала или не спала, дожидаясь ночных добытчиков. Знала, что пусть на рассвете, но явятся — грязные, очумелые и злые. Разгрузят добытое и начнут стаканами лакать сивуху.

Постояли, вслушиваясь в тишину. Ни звука. Старик подошел к памятнику, еще минуту выждал.

— Ну, помоги бог… — И ребятам: — А ну, с того конца поднимайте.

Не думали ребята, что все кончится так благополучно, что тихо и мирно доберутся к дедову двору. Доехали.

— Ну, спасибо тебе, — похлопал старик по крутой шее вола, запряженного в оглобли. — Не подвел… А теперь, хлопцы, все проще… Давайте потихоньку к тому стожку…

В стоге уже было приготовлено место. Туда и уложили памятник, завалив его соломой.

Когда старик выпряг вола и отвел его в сарай, сказал ребятам:

— Вы ж никому, даже мамам своим не тово… Вас по малолетству, может, и не тово… А я хоть и стар, и голова, может, не очень умная, а потерять ее жалко… Поняли?

— Поняли, — выдохнули вместе.

— Ну а если, случится, найдут, — дед раздумчиво покачал головой, — то за такое святое дело и помереть не страшно. Поняли, хлопцы?

— Поняли.

— Вот какой он, дед Зубатый, — тихо проговорил Митька, когда вышли на свою улицу.