Проводник в бездну: Повесть

Вон как у них. Правда, чего это ради постороннему человеку глазеть? А он, дурак, бросился вслед…

— А ну расскажи, как вы там с дедом Зубатым? Надежно спрятали?

— И-и-и. Какая из сена надежность? Подожгет придурковатый Миколай стог и…

— Перепрячем… Немцы по селу не шныряли?

— А их больше не было в селе. Как уехали тогда, так и не показывались.

— Покажутся… Посиди вот тут, дело к тебе есть. — А сам отправился в глубь орешника.

Вишь, уже дело есть к Грише. Он присел под сосной.

Неожиданно подкатился невысокий, кругленький партизан с карабином через плечо. Лицо его, видимо, еще не старое, но все как есть в морщинах. Гармошкой собрались морщины на лбу, лучиками расходятся от глаз, разбегаются от уголков рта.

— О-о, у нас уже и пионеры есть!

— Я не ваш, — с досадой ответил Гриша.

Тот, с карабином, оказался словоохотливым.

— Юридически ты, может, и не наш, а раз пришел в лес, если тебя сюда пропустили, если доверили да еще и поверили — тут другой коленкор. У нас первого попавшегося сюда не пустят. Значит, ты наш. Помню, когда я впервые встретился в лесу с комыссаром… Комыссар меня и спрашивает…

— Крутько, к командиру! — донесся голос из орешника.

Партизан будто и не слышал того голоса.

— Дядя, то не вас кличут? — кивнул Гриша на орешник.

— Понял? «Крутько, к командиру!» Значит, Крутько тут не последняя спица в колеснице. Не позвали же вон того, что котелок драит, — показал на пожилого человека под сосной, сосредоточенно чистившего закопченный чугунок, — а Крутька. Он незаменим в разведке. Пусть пытают, пусть язык отрежут — какие угодно муки выдержит, но ни слова не скажет. Как каменный.

— Крутько! Хватит тебе хлопца побасенками кормить.

— О, слышишь, не могут без Крутька. Крутько сюда, Крутько туда. Комыссар без меня как без рук. Комыссар говорит…

— Ты что, оглох?! — уже сердился тот, что за орешником.

Крутько уже из орешника высунул свой подвижный нос:

— Понял? Без Крутька как без рук…

Где-то близко, тихо, мирно, как в полевой бригаде в обеденный перерыв, пофыркивали кони, над головой выстукивал дятел. И все-таки вокруг было тревожно.

Где-то там, за орешником, а может, еще дальше, лагерь. А здесь, вероятно, дозорные посты.

— А ну покажите мне его, — услышал Гриша совсем знакомый женский голос. Невольно вскочил на ноги, шагнул навстречу голосу. Между деревьями кто-то мелькнул в синем. Из орешника выпорхнула девушка.

Перед Гришей стояла Ольга Васильевна, в знакомой синей кофте, как всегда, веселая, энергичная, улыбающаяся.

— Не ожидал меня здесь увидеть?

— Нет…

— Вот ты какого мнения обо мне! — И расхохоталась.

— Да нет, я не то хотел…

— Ладно, ладно, — она потрепала лен его нечесаного чуба. — Не оправдывайся.

Тут же появились Яремченко с плетеной корзинкой в руках и двое незнакомых партизан. Незнакомцы загрузили телегу сухими ветками.

— Ну, тронулись, — махнул рукой Антон Степанович.

Таинственно поскрипывали колеса, косил глазом Буланый на партизана, который держал его за уздечку, выводя на дорогу к Чистому озеру.

У Чистого телега остановилась. Яремченко положил широкую ладонь на худое Гришино плечо.

— Вот что, хлопче, слушай меня. Ты уже, можно сказать, взрослый…

«Вот бы Митька услышал… И мама тоже. А то ведь только знают: „Ты еще маленький… Будешь все знать — скоро состаришься…“»

— Ты, Гриша, пионер. Должен понимать, что к чему. Если кто спросит: «Где был?» — «За дровами ездил». Никого ты не возил, меня не видел и вообще ни черта лысого, как говорят, не встречал в лесу, кроме Ольги. А она грибы собирала… Вот и весь кандибобер, как говорил твой батько.

Только теперь Гриша обратил внимание на корзину в руках Ольги Васильевны, полную боровиков. Когда она перекочевала в руки Ольги Васильевны?

Антон Степанович улыбнулся в свою каштановую бороду.

— Раскумекал?.. А теперь трогай. Маме и бабушке привет.

И уже Ольге Васильевне, хрипло кашляя в кулак:

— Смотри, Оля, осторожнее… — И пропал в золотистой чаще-гуще.

Выехав на дорогу, Гриша легонько тронул Буланого, и тот весело потрюхал в Таранивку.

Дорога знакомая: по ней не раз ездил Гриша с отцом — за дровами, на базар в Чернобаевку… Но разве можно сравнивать те, как кажется Грише, далекие довоенные годы с этой поездкой? Раньше он или спокойно спал себе на сене, или вглядывался в небо и прислушивался к веселому птичьему базару.

А теперь Гриша едет своим лесом и остерегается каждого куста. Смотрит, как бы не наскочить на чужеземцев, что свалили памятник, или на Примака с прищуренным глазом, или на верзилу Миколая. Могут ведь выйти из-за каждого куста и спросить: «Куда это тебя носило?» Или: «Кого это ты возил?»

С тревогой посмотрел на Олю, словно спрашивал свою пионервожатую, может ли случиться такое в лесу.

Не знал Гриша, что думала Ольга в ту минуту, но будто разгадала его мысли, сказала, как взрослому:

— Закончилось, Гриша, твое детство.

— Как это закончилось?

Поскрипывал нагруженный воз, пофыркивал Буланый, попискивала птица в кустах — и снова лесная тишина, извечная и вместе с тем какая-то ненастоящая, затаенная.

— Как это тебе объяснить?.. — нарушила затянувшееся молчание Ольга. — Одним словом — война…