Проводник в бездну: Повесть

А Лантух и читать-то толком не умел. Жил он где-то на дальнем лесном кордоне и в школу почти не ходил. Они с отцом тайно промышляли ворованным лесом. Перед войной куда-то исчезли, спасаясь от суда. А нынче снова объявились.

— Уразумели? — грозно спросил Налыгач, после того как Кирилл прочитал по складам приказ, точно проблеяв. — Вопросив не имеется?

Какие уж там вопросы, все было ясно. Не выполнишь приказа немецкого командования — расстрел. За связь с партизанами — расстрел. За ночевку в твоем доме посторонних — расстрел.

Только бабка Зубатая тихо отозвалась:

— Дожили, конокрады нынче будут верховодить… А чтоб ты не знал ни дороги, ни доброй стежки…

Снова на нее зашикали: держите, баба, теперь язык за зубами, а то, не ровен час, потеряете его вместе с зубами и головой.

Но бабка никак не могла утихомириться.

— Что вы на меня цыкаете?! Буду я бояться каких-то конокрадов! Чтоб они с ума да с доброй стежки посходили!

После собрания, когда уехали немцы, уже Кирилл Лантух и Налыгачи — и старик, и Миколай с Микифором, и даже неуклюжая Федора — разъясняли людям, кого будет «новая власть» расстреливать:

— Всех, кто против нее…

Давно уже смерклось. Бабушка и Петька спали, мать мыла посуду на лавке, а Гриша сидел на лежанке и от нечего делать перелистывал старую книжку о полесском разнотравье, когда-то привезенную отцом из Чернобаевки. Сначала он ничегошеньки в ней не смыслил. Но бабушка помогла разобраться. Прочитал о пижме, но не ведал, что это за трава. Бабуся показала ему пижму, высокую траву с желтым соцветием, которую видел каждый день и не знал и не гадал, что она и есть эта самая пижма. Тот подорожник, по которому он топтался босыми ногами, оказался лекарственной травой, с давних времен приносящей людям много пользы. Теперь он совсем другими глазами смотрел на широкие в прожилках листья. Да и на себе довелось ему испытать целительное свойство этой чудо-травы: прошлый год, когда глубоко ранил ногу косой и рана начала нарывать, бабушка прикладывала к ней подорожник, и за неделю рана затянулась. Селянину надо знать травы: шалфей и спорыш, девясил, от которого у человека прибавляется девять сил, зверобой и много всякой всячины.

Тихо заскребло в окне.

— Кого там носит в такой поздний час? — встревожилась мать.

Гриша прилип лицом к стеклу. С той стороны на него смотрели монгольские глазки Митьки. Он жестами звал друга на улицу.

— Кому там припекло? — спросила мать.

— Это Митька.

— Чего это ему в такую пору?

— А я зна?..

— Секрет?

— Чи-исто…

— Нет, тут что-то нечисто.

— Ай, перестаньте, мама.

— Ну ладно уж, иди, розбишака, — дружелюбно улыбнулась «хозяину» мать. — Только смотрите.

— И-и-и, — пропел Гриша и шмыгнул в сени.

На улице строго спросил:

— Ты чего?

— Тут такое дело, Гриш…

— Тише.

— А я и так тихо.

— Ну?

— Командиры закопали в лесу оружие и всякое обмундирование.

— Ну и что?

— Как что? — даже обиделся рыжий дружок. — Кто-то отрыл яму и украл все..

— Что ты мелешь?

— Т-с-с! Это еще не главное. Красноармейцы спрятали там знамя. Так и знамя…

— Украли? — схватил Гриша своего дружка за локоть. — А не бре?..

Митька обидчиво шмыгнул носом: ему тайну открываешь, а он еще и не верит. Тоже друг ситцевый!

— А откуда ты знаешь про… знамя?

— Ольга Васильевна.

— Не бре?..

— С тобой балакать… Она брату, Саньке, рассказала… Меня мамка послала сена телке с чердака сбросить… Полез я на чердак. Вдруг слышу — в хлев кто-то зашел. А это Санька с Ольгой. Я так и прикипел около дымохода, чтобы не напугать их. И Ольга рассказала…

В Гришиной голове шевельнулась неясная догадка.

— А где та яма была — знаешь?..

Митька переступил с ноги на ногу. Молчал. Не знал или не хотел говорить. А Гриша ему все начисто — про Швыдака, про лес, Яремченко, Ольгу Васильевну… А он смотри какой…

— Военная тайна? — он дернул Митьку за рукав, и тот даже попятился.

— Ладно. Слушай. За липами-сестрами. В Дубовой роще. Да тише. А то еще Налыгачи… У них уши длинные.

— За липами-сестрами? — Гриша тихо свистнул.

— Т-с-с-с, дурень…

И Грише вспомнился осенний день, когда они с Митяем ходили в лес и встретили там Налыгача, который был весь исцарапан ветками боярышника, и одежда висела на нем клочьями; еще услышали от него обидные слова: «Смотри мне, почирикай!»

Гриша нагнулся к Митяю и дохнул ему в самое ухо:

— А где мы с тобой встретили Примака? Где он споткнулся и полетел? Вспомни. Ну?

Тот даже рот раскрыл.

— Точно, за липами… Так…

— Вот тебе и «так»… Айда к Ольге Васильевне!

Пробирались селом сторожко, чтобы проскочить незаметно, не взбудоражить собак, чтобы никто не выследил.

Вот и ее хата. Тихонько постучали в окно. Ольга Васильевна вышла в накинутом на плечи пуховом платке. От нее веяло домашним теплом, уютом.

— Это вы, хлопцы?

Хлопцы… Раньше пионервожатая не называла их так. Детьми, пионерами. А теперь — хлопцы…

Ольга Васильевна зябко повела плечами.

— Что случилось? Заходите в хату, хлопцы…

Краснощекий Миколай принес домой новость, от которой у матери начала дергаться щека.