Проводник в бездну: Повесть

— Да вот, доложу я вам, Маринин сын просит ихний воз прицепить к нашему, — вздохнул дед.

— А чтоб их цепляла лихая година. — «Их» в бабиных устах означало — врагов.

Старуха беззлобно буркнула Грише:

— Чего ж стоишь столбом? Иди скажи, пусть собираются, пусть укладываются.

Дед с бабкой и Мовчаны выехали связанными возами, наверное, позже всех. Когда подъехали к лагерю, который раскинулся на глухой лесной поляне возле речки, там уже собрались все таранивцы.

Первой тяжело соскочила с воза Денисиха, взялась за бока и подала команду:

— Ну, распрягайтесь. Да хватит тебе почесываться, Денис! Вола стреножь…

Деловые приказы старик выполнял без пререканий. Сделал себе шалаш, помог Марине. Постаскивали в шалаш пожитки, бабку Арину сняли с воза.

Поляна была похожа на большой цыганский табор. Люди ставили замысловатые укрытия на случай непогоды, варили кулеш в казанках, пекли в огне картошку, как пастухи пекут осенью. Единственно, кому была радость от такой цыганской жизни, это детям. Они с удовольствием гоняли по лугу, гарцевали на лозинах.

Легли спать, прислушиваясь к близким громам. Теперь гремело за Чернобаевкой и правее. Спали тревожно, а кое-кто и совсем не спал. Старики держались особнячком, попыхивали цигарками, пряча их в рукава. Бабка Денисиха стояла возле куреня, подперев щеку рукой, и яростно кляла «немчуру окаянную».

— А щоб вы всю жизнь спали на таких пуховиках, на яких я сейчас сплю. Щоб вам камни под бока… Денис, вола стреножил?

— Дай подремать часок, — буркнул дед и натянул на голову фуфайку, которой был укрыт.

— А чтобы вы уснули и не проснулись во веки веков… На том свете выспишься, Денис. Смотри, а то пролежни себе наживешь. Все бы ты спал и спал. Всю жизнь спишь.

— Ага, с тобой выспишься…

— После войны отоспишься. Какой уж тут сон. Да ты, правда, и смолоду соня. Смолоду решетом в воде звезды ловил…

Дед повернулся на другой бок, а баба не умолкала:

— Что — острое словечко колет в сердечко?.. Чего крутишься, как Марко по пеклу?..

— Да замкни свой рот хоть на часок! — Дед подхватился и осатанело уставился на Денисиху: — Ну, доложу я вам, и вредная баба! У тебя язык, наверное, и после смерти будет молоть недели две… — И сердито зашагал к Ревне.

Под бабкины проклятия начало и рассветать.

— Нужно, доложу я вам, землянки выкопать. Можот, с неделю придется тут страдать, комарву кормить.

— Какая там, дед, осенью комарва? — возражали.

Копали землянки долго: уже солнце высоко поднялось, уже обедать пора, а они еще и не завтракали. Гриша принес из Ревны котелок студеной воды, собрал сухого хвороста, срубил две рогульки, повесил котелок. Длинные красные языки весело заплясали под ним. По лесу расстилался горький дымок.

Марина ласково смотрела на старшенького — что ни говорите, а помощь матери растет.

— Марина, а ну поглянь, не ваша то телка потрюхкала в село? — Денисиха приложила ладонь ко лбу, всматриваясь на лесную дорогу.

— Наша! — Гриша вскочил на ноги.

— Не надо, сынок! А то в селе, может, погань та, — крикнула вдогонку мать.

— Я верну телку!

— Только ж в село не ходи!

— Хо-ро-шо, мама!

Чем быстрее мелькали Гришины пятки, тем быстрее бежала и Лыска, не подпуская близко к себе. А село уже совсем рядом.

Гриша свернул в чагарник, наперехват Лыске, и сам не заметил, как выскочил на Савкину улицу. Прислушался. Село будто вымерло. Огородами пробрался на свое подворье. Тоже тихо.

Потрогал замок на дверях хаты, зашел в сарай. Лыска, зная все ходы и выходы, уже была там, спокойно что-то жевала в яслях, помахивая хвостом. Гриша уже намерился накинуть ей на шею налыгач, как услышал с улицы шум — скрипели колеса, фыркали лошади, лопотали между собой чужие солдаты. Побежал к воротам, выглянул в дырку от сучка. Зеленовато-грязная колонна заполнила улицу. Впереди брели, устало волоча по песку ноги, автоматчики, за ними трюхал длинный офицер на гнедом коне. Хлопец не сразу узнал в нем бывшего коменданта, когда-то прилизанного, франтоватого обер-лейтенанта Франка. И очки на нем уже не золотые. И одежда мятая. Похоже, уже испробовал почем фунт лиха.

За всадником-офицером тянулись огромные, распухшие подводы, накрытые с немецкой аккуратностью пятнистыми маскировочными плащ-накидками. Устало брели за подводами серые и злые солдаты.

Раньше Гриша не видел таких: кто в грязной пилотке, кто в стальной запыленной каске, кто совсем с непокрытой головой, в расстегнутом пропотевшем мундирчике. «Здорово, наверное, наши им всыпали…»

Но вот офицер взмахнул рукою в черной кожаной перчатке, и колонна остановилась. Франк подъехал к Поликарповым воротам, заметил в окне Федору, поманил пальцем.

Федора клубком выкатилась из хаты. Растерянная, с глупой улыбкой на пухлых губах. Еще и лицо грязным платком перевязано — видать, зубы болели у бабки.

К офицеру подбежал коротконогий толстяк с огненно-красными волосами. Франк что-то крикнул ему.

— Гиде… сын? — спросил рыжий у Федоры.