Провокатор

Они выпили, не торопясь, закусили, по очереди вылавливая из консервной банки кильку в томатном соусе, пожевали хлеб, помолчали.

— Как он?

— Колосухин-то?

— Я с ним в сорок первом восемнадцатилетним шкетом призывался в Татаро-Башмаковке. Помню, согнали нас, бабы воют, дети под ногами путаются, татарчонок на гармошке с колокольчиками наяривает, зазноба в ногах у него валяется, не стесняясь. А мы все только со школы, лысые, худые и кривоногие, как на подбор. Самогонку тайком припёрли, а пить боимся. Отнял у нас бутыль сержантик суровый…

— Кривоногие-то что?

— Кривоногие? А я почём знаю. Тощие, может быть. Уродились такие. Зато в кавалерию всем гуртом угодили. День в эшелоне тряслись до Сталинграда, а через неделю двое нас осталось от тех… с призывного пункта. Немец-то прёт на танках, а мы с шашками на него…

— Да…

— Зато потом в артиллеристы попали. Держались друг дружку. Так до Праги пушчонку и тащили на себе, пока меня не зацепило. Думал, хана, нет, оклемался…

— Да…

Они выпили ещё. Потом по третьей.

— Как он?

— Да ничего. Хромает.

— Я не про то. На пенсию тебя не гонит?

— Меня? А я что натворил?

— Ну…

— Я, брат, здесь!..

— Ты моложе, я забыл. А меня Клавка который раз сюда вытаскивает. Как то, как сё? Про семью интересуется. Ишь, заботливые кадры у нас стали! Нужды не было, когда я свою похоронил. А сама глазищами так и рыщет по мне. Болячки отыскивает.

— Она такая.

— Постыдилась бы. Только не щупает.

— У неё не заржавеет! — Федонин сверкнул захмелевшими глазами. — Клавка, она!.. Она седых, статных да усатых, знаешь!..

Федонин озорно подмигнул приятелю.

— Да брось ты, Павел! — Данилов почти выкрикнул, покривился лицом. — Здоров я всем назло! Чего меня пытать? Раз гнать собрались, пусть так прямо и скажут.

— Успокойся, Иван, — Федонин пробежал по столу взглядом, отставил пустую бутылку в сторону, полез в сейф. — Твою-то мы скромненько убрали за разговорами. Есть, значит, сила-то! Зря нас списывать со счетов.

— Им не до нас. У них молодые на пороге. Вон мне прислали пацана.

— Выпьем моего? — Федонин сверкнул улыбкой. — Армянский коньячок!

— Чую, погонят меня первым, — продолжал Данилов, будто не слыша товарища. — Нутром чую. Присматривается кадровичка. Ты бы это?..

— Чего?

— Зашёл бы к нему.

— К Виктору?

— За меня заикнулся.

Федонин оторопел, вскинулся глазами.

— Ты не заводись, не заводись. Я хоть с ним войну всю пропахал, а когда это было? Потом, начальство всё же… А я в районке… Ты-то поближе.

Федонин покривился.

— Мне эта близость боком выходит. Зам он и есть зам. Порой такое закрутит! Я ж говорю, злей прокурора области. У него же в руках всё следствие!..

— Ты слово ему только скажи, а ответа и не надо.

— Это как?

— Сам всё поймёшь. Ты сроду глазастым был. Он перед тобой не слукавит. Как?

Данилов бережно забрал у застывшего товарища бутылку коньяка, понюхал, свинтил ласково крышку, аккуратно разлил янтарную жидкость в стаканы.

— Посуду б другую, — с надеждой заглянув другу в глаза, пододвинул тому банку с килькой. — Сходи, Павлуш…

Они помолчали. Федонин ожил наконец, полез к рыбкам в аквариум, сачком погонял их до мути, швырнул сачок.

— Что кильку-то суёшь? Там шоколадку глянь у меня. Коньяк ведь! Сам Черчилль…

— Сходишь?

— Вот черти! Жрут, будто вечно с голодухи! — Федонин опять схватился за сачок, к рыбкам сунулся. — Хоть утром им давай, хоть вечером! А я вот вечером, если переем, спать не могу. Их бы натуру да нам.

Данилов тронул друга за плечо, подал стакан с коньяком.

— Ты без слов поймёшь, Паш, что они затеяли. А поймёшь, сразу позвони. Я тогда сам в кадры без вызова явлюсь. Приду при параде. Пусть марш играют. Как там?.. Врагу не сдаётся наш гордый!..

Начав почти шёпотом первую фразу, он выкрикнул слова песни во весь голос, отвернулся от приятеля, сощурив до боли глаза, и опрокинул в себя коньяк.

III

— Не повезло вам, хлопчики, — пухлая физиономия Егорова плыла в кислой ухмылке. — Ни тоби захгадок, ни романтики. Труп хоть не пропавший. Свеженький. Но в следующий раз, даст Бог…

— Да что вы, Кирьян Спиридонович? Типун, как говорится! — Яшка всплеснул руками.

— Ах ты чёрт! — опомнился следователь. — Прав ты, Яша, типун, как есть типун!.. Заболтался я. Долго балакаешь, обязательно дурь сморозишь.

Толстяк Егоров даже сплюнул с досады, но опять его угораздило, едва не угодил на тряпку, закрывавшую верхнюю часть тела, покоившуюся у его ног. Потоптавшись, поморщился, оступился, невольно толкнул жавшегося к нему стажёра Белова:

— Это у меня с языка сбрехнулось. Запрел я совсем, протокол вам диктуя. Успел всё, Яша?

— Успел, Кирьян Спиридонович. Последнее повторите, пожалуйста.

— Чертей этих бессовестных, медиков, так и не дождёмся. Где Мыкола? И он запропастился…

— Звонить же побежал, — напомнил тихо Белов.

— Куда ж схгинул? До Одессы б дозвонился за это время. С Ришельевской примчались б давно. Небось хитрит, бисова душа, чаи гоняет у вдовушки.