«Стройте фразу, делайте ее
Я, красными чернилами, наискось, поверх когда-то черных, но теперь выцветших и почти коричневых чеховских:
«Лабазник, аптекарь, сука продажная. Жопу подтереть твоими рецептами в сортире совписа. Воротит меня от семги твоей словесной. Впрочем, всем нам, литературным икроедам, урок: главное, чтобы обмаслилось. Сделалось съедобным, а там и на рынок можно, к лотку. В приемную главлита».
Откуда столько злобы? Всегда считал себя человеком незлым, мягким… Не знал себя, стало быть, не знал.
И вот она, тут, стопкой сложена, бумага приличная, совсем не пожелтела, плакать хочется. Беловик, текстологическая жемчужина – беловик «Скучной истории», а на обороте каждого листа – с новой, параллельной, моей нумерацией страниц – развертывается записанная без единой помарки история моей жизни, духовная, что ли, биография нашего современника. Убрать, убрать немедленно с глаз долой. Куда? В сортир, естественно. Несу, зажигаю свет, кладу поверх сливного бачка. Самодовольный, якобы эпический тон неторопливого, отстраненного рассказа. Немного иронии, совсем мало. Нет у меня чувства юмора. Зина тоже считает, что нет. Зачем? Для чего написано? не знаю. Потребность души. Рекорд графомании. А ведь я официальный писатель, автор трех десятков книг, член союза. Член.
Перечитываю.
«Меня зовут Евгений Владимирович Комиссаров. Отец мой был тоже Комиссаров, правда, не всю жизнь, а лишь последнюю половину. Начальную часть ее он провел под фамилией Сукин. Поэтому по праву не только чувствую, но и осознаю себя Сукиным-сыном. Косвенной причиной комиссаризации Сукиных послужила судьба моего деда, а точнее – обстоятельства его смерти. Дед мой прославился как сподвижник Скобелева, служа бессменным адъютантом Белого генерала не только в баталиях, но и в делах более интимного свойства.
Деда убила не революция. До 17 года он не дожил. Он умер не от ран, не на боевом коне. Он скончался в Галиции в чине генерал-лейтенанта. Его убила, если можно так выразиться, любовь, ибо он найден был голым и уже коченеющим в постели рядом с перепуганной до смерти полячкой, тоже, к прискорбию, совершенно голой, что, даже при тогдашнем повреждении армейских нравов (октябрь 16-го, разгар брусиловского наступления), произвело шокирующее впечатление на великого князя Николая Николаевича – и тот отказался дать ход прошению вдовы генерала относительно пенсиона.
Полячкой не без оснований занялась контрразведка, и впоследствии скандальная история смерти моего деда дошла в искаженной версии до беллетриста Алексея Толстого, который соорудил на ее основе известный порнографический рассказ „Возмездие“.
Когда, классе в 9-м, мы, пятнадцатилетние онанисты, читали вслух наиболее пряные места из „Возмездия“, мне и в голову не могло прийти, что подробно описанная там технология французских штучек имеет к моей жизни не только непосредственное, блаженно-тактильное касательство – но и более глубокое, родовое.
Как бы то ни было, Сукины пресеклись на моем деде. С отца начались Комиссаровы. Узнав об обстоятельствах гибели деда, отец мой, служивший в то время при штабе Юго-Западного фронта, в попытке спасти если не семейную честь, то хотя бы собственную карьеру, обратился непосредственно к министру двора графу Фредериксу с прошением сменить фамилию Сукин на любую другую. Последовал высочайший отказ, который, однако, никакой юридической силы уже не имел, так как был подписан тем же вторым марта, что и более известный документ, – отречение от престола последнего русского царя.
Разбирая отцовские бумаги после его смерти в 1956 году, я обнаружил желто-серый номер „Известий Псковского совета рабочих и солдатских депутатов“ от 23 февраля 1918 года, где на четвертой полосе, среди других аналогичных объявлений („Залупаев меняет фамилию на Володин“, „д-р медицины Бурмистров меняет фамилию на Буров“, „письмоводитель губернского совдепа С. Т. Оболенский-Рыло меняет фамилию на Крылов“), прочел и такое:
„Военспец военревотдела совдепа гр. (скорее всего, гражданин, а не граф; мы, Сукины, графами никогда не были) В. Н. Сукин меняет фамилию на Комиссаров“.
Отец попал в самое яблочко. Когда в 37 году разоблачили помершего к тому времени Брусилова, мой отец, бывший в двадцатые годы ближайшим сотрудником Брусилова по кавалерийской инспекции РККА, теоретически не имел шансов миновать Лубянку, Лефортово и последующую (в лучшем случае) Колыму. Однако руку, подписывающую приказ об аресте врага народа Комиссарова, остановила, полагаю, именно фамилия, которую даже на бумаге опасно было расстреливать. Отца просто-напросто убрали из Главного штаба и перевели в Ленинград, в штаб округа. Мне тогда не было и года.