Проза

(записано через три дня, чем – не помню) _________ а мы пожинаем плоды этой капитуляции. Впрочем, сам я, следуя диалогу Блока о поэзии и государственной службе, являю редкий экземпляр неслуживого поэта. Каждое лето я даю уроки русского языка и литературы. Сегодня более свободный день; в первой половине дня, до уроков, пробовал писать стихи. Как часто бывает, стихи начались от раздражения чужими стихами. Перечитал «Эти бледные селенья…», перечитал – и не умилился, как обычно бывало со мной, наоборот – пришел в уныние и раздосадовался. Почему-то никак не могу оторваться от этой очковой змеи – от Тютчева. Сегодня, кажется, написано седьмое мое стихотворение, где я бранюсь с Федором Ивановичем[160]. Началось это – 12 лет назад. Чем держит он меня? Вообще, никак не могу окончательно «свести счеты» с русской классической поэзией. Впрочем, почему классической? – она ведь так и не стала классической для остального человечества, кроме России – она остается «местной», здешней – но что же есть в ее заунывном тягомотном существовании такое, что не может для меня перестать быть важным и что – вполне вероятно – важно не только для меня, но и для далеких от русской поэзии людей. Что это? – сублимированная религиозность? этический надлом, чуждый западной поэзии? Русская поэзия всегда стремится не-быть-собой, то есть быть чем-то большим, чем поэзия. Чем же? Бог с ними, с духовными учителями – от Белинского-зачинателя до Розанова-завершителя. В конце концов русские поэты на их места не претендовали. Но тогда на что претендовали? На роль пророков – Должно быть, писатель, вития?.. – Эти вечные «пророки» в русской поэзии – нечто большее, чем просто дань английским или немецким романтикам, – скорее они пытаются примирить европейскую культурную традицию со старославянской (византийской). У немцев и англичан «пророк» – оборотная сторона «демона» (Мильтон, Байрон, Гёте). Здесь, в России, демоническое слишком искусственно – этакий пароль для западников. Но западничество, возможное в прошлом веке только в России, – явление, обладавшее большей национальной спецификой, нежели славянофильство, идеологию которого можно рассматривать как «русский вариант» общеевропейского движения к возрождению национализма и регионализма. Идеи славянофилов впервые сформулированы были на немецком языке, и Киреевским не стоило уже большого труда применить их к русской культуре и быту. Блок – втайне славянофил.

Как и большинство славянофилов, он в душе немец. О «славянизме» Блока почему-то говорить не принято. Зато блокисты любят параллель Блок – Врубель и точку, где эти параллельные линии пересекаются, – Демона. Блоковский «Демон» – сплошная пошлость, оба его «Демона». Почему экспрессионистские фильмы о вампирах (допустим, Мурнау или Ланга) не содержат в себе и ничтожной доли той пряной безвкусицы, без которой невозможно представить себе вампиро-демонические стихи Блока? Беру наугад:

Я обречен в далеком мраке спальной,
Где спит она и дышит горячо,
Склонясь над ней влюбленно и печально,
Вонзить свой перстень в белое плечо!